Тень мечей - Камран Паша

Султан Салах-ад-дин ибн Айюб, которого франки называли Саладином, завоеватель Египта и Сирии, освободитель Иерусалима, снял деревянные туфли с загнутыми носками и ступил на священную землю Харам аш-Шариф. На огромной платформе из известняка — шестьсот локтей в длину и пятьсот в ширину, — где когда-то возвышался Храм Соломона, теперь располагались две священные мечети, построенные за пределами Аравии. Справа от султана возвышался серебряный купол мечети Аль-Акса — на том месте, где пятьсот лет назад, впервые войдя в Иерусалим, молился халиф Омар. Крестоносцы-богохульники во время своего нечестивого правления в Священном городе устроили здесь конюшни, завалив залы мечети грязью и навозом. Но даже этим дикарям не удалось осквернить то прекрасное здание, которое теперь возвышалось прямо перед султаном. Золотой Куббат ас-Сахра — «Купол скалы» — отражал и усиливал свет лунного серпа, будто сияя собственным огнем.

Омейядский халиф Абд аль-Малик возвел его на семьдесят втором году от судьбоносного переселения Пророка из Мекки в Медину, истратив на сооружение налоги, собранные во всем Египте за целых семь лет. Зато «Купол скалы», восьмиугольное здание, обложенное бирюзовой и изумрудной плиткой с выгравированными на ней стихами из священного Корана, вне всякого сомнения, стал творением зодчества, не имеющим себе равных во всем мире. Внешние стены здания с множеством арочных проемов были выполнены из дымчатого мрамора и украшены золотыми геометрическими узорами, стилизованными под звезды и цветы. Сияющий купол возвышался над платформой на пятьдесят семь локтей и имел в диаметре тридцать восемь локтей. Внутри «Купола» спрятана «Сахра» — вершина Храмовой горы, священная скала из известняка, которую называют Камнем Основания — святая святых не только для мусульман, но и для их братьев, иудеев и христиан.

«Купол скалы» для всего мира стал основным символом Иерусалима, а на Храмовой горе всегда было много верующих и паломников, которые сходились со всех уголков земли, чтобы помолиться на Святой земле. Но только не сегодня. На площади, окруженной древними оливковыми деревьями, было необычно пустынно, как и в большей части города. С запада неумолимо надвигались крестоносцы, и люди покинули Иерусалим, оставив город призракам былого.

Сегодня Саладин был один, но он привык к одиночеству. Большую часть из уже прожитых на белом свете пятидесяти лет он был одинок. Не в буквальном смысле этого слова. Нет, разумеется, он редко был предоставлен сам себе за эти годы. В его жизни постоянно и неизбежно присутствовали отряды воинов, толпы придворных, шпионов, друзей и врагов. Временами просители не могли даже разглядеть лицо султана — такой плотной была толпа, круглый год, ежедневно, ежеминутно требующая внимания повелителя.

Но Саладин хорошо знал, что показная дружба — это бледная тень настоящих товарищеских отношений, всего лишь старание услужить властелину, ничего общего не имеющее ни с согласием в мыслях, ни с сердечным расположением. Вот в этом отношении, в сокровенных движениях души, Саладин всегда оставался одинок с тех пор, как помнил себя.

Время от времени он получал отдушину. Мимолетное единение, проблеск взаимопонимания между ним и его подданными… а потом все это неизбежно растворялось в насущных делах войны или под все возрастающим бременем власти. Но Саладин редко открывал свое сердце — из страха, что правда выйдет наружу: великий, непобедимый Саладин — всего лишь испуганный, потерявшийся ребенок, настолько же неуверенный в своей судьбе, как и крестьянин, мечтающий покинуть свою деревню, но робеющий выйти за четко очерченные границы, которые всегда определяли его жизнь.

Да, он встречал среди своих приближенных людей, рядом с которыми готов был сбросить маску. Но всякий раз, когда он на миг ослаблял бдительность, появлялась неведомая сила, которая наслаждалась его мучительным одиночеством и вырывала этих людей из его сердца. Любимая Ясмин, похитившая его сердце, когда он был почти ребенком, отдалилась от него, как и все в окружении султана. А ведь когда-то Саладин мечтал о том, как закончится война, победа будет у него в руках и тогда он положит голову на ее молочно-белое плечо и признается во всех терзающих его страхах и сомнениях, которые вынужден таить от всего мира. Но война не заканчивалась, и победа оставалась недостижимым миражом. А годы завоеваний, которые держали его вдали от Ясмин, создали зияющую пропасть между их сердцами.

Саладин свыкся с тем, что навсегда останется один, и тут судьба сыграла с его сердцем злую шутку. Рок преподнес ему сверкающий сапфир, драгоценный камень, которого он не смел коснуться по законам Божьим и человеческим. Мириам ворвалась в его жизнь подобно урагану, разрушая защитные стены его души своими зелеными глазами и белозубой улыбкой. Впервые за многие годы Саладин вновь почувствовал себя живым. В ее объятиях султан забывал (пока они были наедине), что он — карающий меч Аллаха на земле, глава мусульман. Саладин вновь стал тем, кем всегда мечтал быть — простым человеком, на которого не давит бремя судьбы, подтачивающее его дух.

И за свой грех — прелюбодеяние с иудейкой — он заплатил страшную цену. Мириам оказалась в плену у неверных, в рабстве, и, скорее всего, навсегда. А Ясмин он был вынужден казнить, пока ее зловещие козни не вызвали волну смертей и сплетен, которые разделили бы его придворных на два враждующих лагеря в то время, когда враг стоит у ворот Иерусалима. В своих Отчаянных попытках заполнить ужасающую пустоту в сердце султан погубил двух женщин, единственных, кому удавалось пробиться сквозь окутывавшую его пустоту.

Саладин отмахнулся от грустных мыслей, пока не прорвало плотину печали и грусти, воздвигнутую в его душе десятилетиями войны и измен. Султан понимал: если дать волю чувствам, его поглотит горе, граничащее с безумием, и жизни сотен тысяч ни в чем не повинных людей в Палестине будут брошены на алтарь его жалости к себе. Необходимо сохранять ясный ум, твердое, как дамасская сталь, сердце, если он хочет провести свой государственный корабль через эту последнюю бурю невредимым.

Поэтому-то он и стоял сегодня перед мечетью «Купол скалы», где Небо и Земля были едины испокон веку. Он пришел просить своего невидимого Бога провести его сквозь непроницаемую завесу истории, которая окутывает туманом его путь. И вымаливать прощение за то, что в очередной раз Священный город доведен до беды.

Саладин поднялся по древним каменным ступеням, ведущим к «Куполу», прошел через Врата Очищения, состоящие из четырех арок. Коснулся старинного бронзового молотка на западных воротах святилища, потом медленно шагнул через порог.

Внутри «Купол» ярко освещали десятки медных светильников, расположенных по стенам. Те, кто раньше видел «Купол» лишь снаружи, были бы поражены, обнаружив, что его внешняя красота — лишь бледная тень внутреннего великолепия. Каждая из восьми стен мечети была украшена витражами в два человеческих роста, пол устлан дорогими красно-зелеными коврами, привезенными из самой Персии и Самарканда. Крыша, выложенная золотой плиткой с самоцветами, представляла собой замысловатую, стремящуюся в бесконечность конструкцию из перекрывающих друг друга кругов.