Дарвин - Максим Чертанов

— Теперь скажите, что вы думаете о проведении опытов без наркоза в том случае, когда тот же опыт мог быть проведен с наркозом?

— Это заслуживает отвращения и омерзения».

Отчет комиссия опубликовала 8 января 1876 года: запрет вивисекции неразумен, поскольку результаты опытов порой облегчают человеческую боль, кроме того, он привел бы к эмиграции ученых; опыты без наркоза возможны только в исключительных случаях; опыты для студентов нужно разрешить, но с лицензированием; если в лицензии отказали, ученый может подать апелляцию. После этого обе стороны сели за составление новых законопроектов. Противники опытов создали Антививисекционное общество и 20 марта отправили к Кроссу депутацию во главе с Шефтсбери; министр внутренних дел, бывший на стороне ученых, теперь согласился с их противниками. В мае министр по делам колоний Карнарвон в палате лордов представил билль, включавший все рекомендации комиссии, кроме процедуры апелляции, а Кобб писала в газетах: «Никакие эксперименты никогда и ни при каких обстоятельствах не будут разрешены на собаках, кошках, лошадях, ослах или мулах; на других — только при условии полного наркоза». Роменс в отчаянии написал Дарвину, что проект «свяжет нас по рукам и ногам». Тот ответил, что выступать против фанатиков «так же безнадежно, как преграждать путь горного потока тростником… Мне кажется, что физиологи сейчас находятся в положении преследуемой религиозной секты, и они должны стиснув зубы перенести преследование, каким бы жестоким и несправедливым оно ни было, как они умеют это делать».

Физиологи не сдались. Британский Медицинский совет собрал три тысячи подписей и перевербовал Кросса обратно. Завербовали также Солсбери, будущего премьера, и редакторов ряда медицинских журналов. Британская Медицинская ассоциация стала на сторону физиологов. 10 августа Кросс передал в парламент новый билль, который и был принят. Разрешались опыты «с целью сделать открытие или подтвердить знание, полезное для сохранения или продления жизни, с учетом того, что это знание будет передано студентам». Экспериментаторы лицензируются, лаборатории сертифицируются, разрешения выдает министр здравоохранения по рекомендации президента какого-нибудь ученого общества. Животное должно быть под наркозом, но министр может делать исключения. Исследователь, не имеющий лицензии, может проводить опыты под присмотром того, кто имеет.

Закон не удовлетворил обе стороны. Антививисекционисты были возмущены тем, что опыты можно показывать студентам, ученые — тем, что лаборатории, которые можно сертифицировать, были далеко не у всех. Молодые биологи стали эмигрировать. Самые стойкие организовали Физиологическое общество; фармаколог Томас Лоудер-Брантон основал Ассоциацию защиты исследований. Дарвин от дискуссии отошел, но в покое его не оставляли. В 1877, 1878 и 1879 годах Антививисекционное общество просило его подписать петиции против демонстрации опытов студентам, он отказал. Подключились и иностранцы. Немецкий издатель А. Пейн писал ему 5 декабря 1879 года: «Вивисекторы говорят, что никто, кроме медиков, не может судить об этом предмете, и что все представители науки считают, что вивисекция желательна, и что наука благодаря вивисекции сильно преуспела, и что всякий, кто противоречит этому — болван. Антививисекционисты, наоборот, утверждают, что медицинская наука почти ничего не получила с ее помощью, и что многие врачи так думают, и что Вы и другие знаменитые ученые однозначно против вивисекции…» Дарвин отвечал: «Я питаю отвращение к жестокости и к тем физиологам, которые в своих исследованиях причиняют страдания, которых можно избежать. Однако физиология, которая не может обойтись без экспериментов на живых животных, приносит неоценимую пользу человечеству. Привнесла ли она уже сейчас улучшения в медицинскую практику или нет, это не важно… Я убежден, что тот, кто препятствует прогрессу физиологии, будет считаться главнейшим врагом истинной человечности».

Весной 1881 года швед Ф. Холмгрен написал, что антививисекционисты в его стране думают, будто Дарвин за них; надо высказаться публично. Дарвин отозвался в «Таймс» 18 апреля: «Всю жизнь я выступал за гуманное обращение с животными и делал все, что мог, в своих книгах, чтобы доказать, что это обязанность людей». Сказал, что комиссия не нашла случаев необоснованной жестокости физиологов в Британии, а если на континенте такие есть, это плохо и надо принимать против них законы. Кобб поместила возмущенную заметку: Дарвин обманул шведа, комиссия доказала, что англичане тоже издевались над животными. 22 апреля Дарвин ответил (не Кобб, а редактору «Тайме»), что не имеет привычки врать, и процитировал доклад комиссии, в котором говорилось о жестокости французов и не было доказанных обвинений против англичан. Кобб тогда напала на Сандерсона: он жестокий и всех подзуживает; Дарвин смолчал, а Роменсу признался, что «вызвал поток грязи» и лучше было помалкивать. За Сандерсона вступился Роменс, Кобб вышла из дискуссии, но отыгралась — увы, по-бабьи — на жене Сандерсона, феминистке, как и она сама: когда та должна была войти в совет Самервиль-Холла, одного из первых женских колледжей в Оксфорде, она развернула против нее кампанию.

Роменс в августе 1881-го просил Дарвина составить или подписать петицию в защиту физиологов, тот сказал, что устал и думать об этом не хочет. Но ему пришлось сделать это в ноябре, когда Антививисекционное общество инициировало уголовное дело против физиолога Д. Ферье, якобы без лицензии проводившего опыты по изучению мозга обезьян. Дарвин всполошился, писал Брайтону, что готов понести судебные расходы. Но Медицинская ассоциация сама наняла адвоката и выиграла дело: опыты проводил не Ферье, а тот, кто проводил, имел лицензию и использовал наркоз. Дарвин продолжал обсуждать эту тему с Брайтоном и последнее письмо ему отправил за несколько недель до смерти, 14 февраля 1882 года: делился впечатлением от статьи «Этика боли» философа Э. Герни, писавшего, что нельзя причинять зло одному существу даже для спасения тысяч (хотя если зло малое, а польза большая, то можно), и повторял мысль Кобб, что ученый не имеет права «любопытствовать», а должен заранее знать, что именно откроет и зачем.

Кобб не могла не знать о существовании ветеринарии, но тогда ее не считали наукой. Сотни тысяч животных умирали от сибирской язвы, чумы, сапа. Единственное лечение — пристрелить и сжечь. В 1882 году Пастер нашел возбудителя краснухи свиней, сделал вакцину, общественность сказала, что это вздор. Он делал вакцины от других болезней — никто не хотел их применять. Ему пришлось устроить жестокую публичную демонстрацию. Он ввел нескольким десяткам овец и коров микробы сибирской язвы: половине сделал прививку, и они выздоровели, другие умерли. С тех пор вакцинирование вошло в практику; к животным оно стало применяться раньше, чем к людям. Из письма Дарвина Холмгрену: «Посмотрите на результаты работ Пастера по модифицированию зародышей самых злокачественных болезней, — результаты, от которых животные получат даже большую помощь, чем человек». Пас-тер не имел медицинского образования, к биологии пришел через химию, помогал виноделам, занимался теоретическим спором о возникновении жизни, потом… Если бы в начале пути ему велели доложить, какие открытия он сделает и какая от них будет польза, он пожал бы плечами: мне интересно… почему это? почему то? Великие открытия рождаются из детских «почему»…