Батый. Полет на спине дракона - Олег Широкий

— Не ценишь ты своего слугу, джихангир. Стал бы я с тобой беседу вести, если бы уже не нашёл такого «темуджина»...

— И кто же он? — встрепенулся джихангир.

— Строптивый брат Георгия, переяславский князь Ярослав — вот как раз тот, кто нам нужен...

— Вижу, ты хорошо поработал, анда...

С лицом купца, раздающего родичам долгожданные дорогие подарки, Боэмунд пояснил:

— С чего начал борьбу с родичами твой прадед Есугей? Он растил вокруг себя не рабов и блюдолизов, а повёл ретивую молодёжь в военный поход на врага за добычей. То же самое делает Ярослав... Теперь у него есть закалённое в походах войско.

— На нашу голову, — подсказал Бату.

— Будем глупцами — будет и на нашу. Георгию был нужен богатый Новгород — так он расположение новгородцев угрозами завоёвывал, хлебные поставки перекрывал. Вот и подумай, что из этого вышло?

— Догадываюсь, а что придумал твой Ярослав?

— Самое правильное. Он предложил новгородцам защиту от соперников-латынов и от разбойников-литовцев. И тут же в Новгороде у него появилось много союзников. Вот и думай, он хочет власти, чтобы «защитить», а Георгий — чтобы ей упиться. Георгий прохлопал подходящий момент, и всё мужское население, способное держать меч, переметнулось — не только, кстати, от Георгия Владимирского, и от Юрия Рязанского — к Ярославу. Этот «Темуджин» удила на воинов пока не надел — и они выбирают князя по своему хотению. Добычу делит по справедливости, а главное, так всё устроил, что попасть к нему в дружину — большая честь. Абы кого не возьмут. Правда, он никому и не отказывает. Крутись, учись, там видно будет... А службы в Переяславле достаточно. Вот так и границы уберёг, и надежду смердам подарил.

— Берикелля, — понравилось Бату, — так с кем же мы воевали под Пронском и Коломной? С огрызками? С теми, кто для Ярослава не сгодился и в конюхи? А наши-то перья распустили, багатурами себя почувствовали, дурачье. Думали, что урусуты все такие. А оно видишь как. Уважил ты меня, Бамут, ох уважил.

— Выходит, что так, — вздохнул соглядатай, но не больно-то печально...

— Только ты тоже не слишком радуйся, ни Владимир Ростовский, ни Ярослав Переяславский своих войск в подмогу всё же не дадут.

— Вот и зря. Имели бы добычу и милость мою...

— Ростовские князья всё-таки Георгия больше, чем нас, боятся. Все тут думают так: татары смердов да ратаев пожгут и удалятся восвояси, а нам тут жить. Не больно-то верят они, что ты сумеешь Георгия бесповоротно завалить. А хитрому Ярославу воины для другого нужны. Литва напирает на Смоленск, глядишь, и сюда доползёт — эти, если придут, так не уйдут. А в Новом Городе он люб, пока его от латынов спасает, да всякую пену удалую с новгородской похлёбки соскребает. Без войск — какой от него прок, он на том и держится. Уже то хорошо, что против нас воевать не станет...

Бамут задумался, добавил:

— Впрочем, есть у нас один общий с Ярославом враг — Михаил Черниговский. Ежели мы Георгия свалим, вот тогда он нам и Михаила свалить поможет. Но не вдруг, а когда руки от насущных дел развяжет.

Бату понимал, что военная поддержка Ярослава — это уж будет везение через край — и на том спасибо, что Боэмунд опять отвёл опасность.

Не стоит забывать: Ярослав, окажись он в числе врагов, — большая беда. Он не из тех, кто оцепенел бы от успехов монголов в Рязани. Если бы этот коршун поддержал своего рыхлого брата, грандиозный набег Бату захлебнулась бы ещё на землях Георгия Всеволодовича. Так или иначе, но бои с Ярославом, в которых не пришлось бы надеяться на глупость противника, обескровили бы войско.

Скорее всего, не хватило бы сил для рывка на юг через земли черниговские.

Выходило, что Бату придётся воевать с Георгием в одиночку, но только с Георгием. И то ладно.

А тот факт, что Ярослав и ростовчане обещали поддержать их кормами и пищей (а может, где и воинами) — тоже дело не из малых. Значит, в Переяславле, Ростове и Угличе он, Бату, найдёт тёплый приём, если, конечно, не будет трогать местных жителей.

Так Бату получил целое созвездие «габалыков», о которых давно мечтал.

Однообразные заботы... как накормить коней, как людей? Он чувствовал себя взбесившейся лошадью, тщетно бьющей копытом по снегу — травы всё нет... Такое снилось тогда.

Озверевшие отряды рыскали по лесам, обгладывали деревни, как лоси осиновую кору, едва не вырывали сено изо рта здешней пришибленной скотины. В лесу они были, словно верблюд в кустарнике. Бату часто благодарил Небо за то, что погасили факел Коловратова отряда — вот бы где тому развернуться.

К счастью, сопротивление было слабым.

Ульдемирский коназ, как доносили мухни Бамута, не доверял и тени своей, потому натыкался на острые углы то там, то здесь. Как часто свойственно людям, смакующим сладость жестокости, Георгий был безоглядно храбр, только если верил в успех. Но стародавнее поражение на Липице загустило на долгие годы и без того ленивую кровь. Ведь тогда он никак не предполагал, что будет разбит. Георгий и теперь — до стука судьбы по загривку — верил, что удастся избежать самого худшего... войны в своём княжестве. Верил не потому, что так должно быть, а просто иного рассудок не допускал. Кто же его в этой войне не поддержит?

Сына Владимира с войском он послал в Коломну, отводя глаза, стыд втихаря за пазухой уминая. Даже себе боялся признаться, что родную кровь на заклание отдаёт, чтобы хоть немного задержать врага и успеть сбежать. Остаться со своей дружиной во Владимире он тоже не решился. И город, и семью бросил преследователям, как волк на бегу бросает украденную овцу.

Чувствуя, что и свои и чужие против него, Георгий бежал на Сить, как бежит обессиленый олень, уже не думая — куда, а только — от кого. На Сити тяжело отдышался, прикрылся поволокой из слов о «сборе войск для окончательного отпора».

Его дворяне осоловели: войско?! В мордовских-то лесах? Где извилистые тропки помнили, как тянули по ним княжьи гридни сникших полоняников, где, впитывая сладковатый трупный запах, тлели на месте селений тусклые уголья.

Шесть походов на Мордовию отшагал Георгий. Подумал, что там о его светлых подвигах во имя Христово забыли?

А где ещё собирать? Где растоптанному чувству островок? Только в домовине?

Скоро, скоро уже и туда.

А сердце-то, сердце-то, последний изменщик, попрыгало, попрыгало карасём на сковороде, да вдруг изжарилось, покрылось румяной корочкой равнодушия. Ладно бы к себе, но и к людям своим последним.

Он даже не позаботился о «стороже», а его гридни, привыкшие к тому, что любая вольность им дозволена, — сами не почесались. Из «людей нарочитых» сохраняли ему верность лишь те, кто, как и он, были забрызганы чужим горем по острие шелома. Люди, подобные его брату — Святославу Юрьев-Польскому.