Хорошее настроение - Наталья Нестерова

Наш дружный хохот залпом бухнул в палате и раскатился разноголосым гоготом. Иван Матвеевич был железнодорожником, а не артистом, поэтому не знал, что в смех не говорят, надо дождаться тишины. И ничего смешного Иван Матвеевич в той ситуации не видел. Я замахала руками: подождите, не говорите, не слышно – Ивану Матвеевичу; хватит смеяться, дайте дослушать – остальным.

– Мы-то с матерью сначала не поняли, в чем дело, – продолжал Иван Матвеевич. – Прибежали на шум, в коридоре лежит девушка, вся в обуви, рядом сын топчется.

– Без обуви? – переспросил Руслан.

– Я же говорю! Она свалилась на полку с обувью, ботинки посыпались на нее и вокруг. Один прямо ей на нос угодил, может, от запаха и очнулась. А что видит? Я без протеза был, на одной ноге прискакал. Глянула, сердешная, на мою культю и так жалобно запищала: «Отпустите меня, пожалуйста!» Мишка головой покрутил, сообразил, от чего девушка в обморок свалилась. «Не пугайся! – говорит. – Это папа свой протез улучшает, кипятит». Но она-то решила, что к людоедам попала! Соображение заклинило. На полу валяется, ботинок к груди прижимает, глаза таращит и умоляет отпустить ее. И цветом лица она была… ниже среднего, вы правильно про обморочных отмечали. Мишка с матерью ее кое-как подняли, все объяснили, на кухню сводили, показали, что нога – искусственная. Только девушка от… от…

– Потрясения, – подсказала я.

– Точно, от потрясения, так и не оправилась. Все домой просилась, чтобы отпустили ее, позволили уйти, будто мы насильно ее держали. Мишка на меня глазами стреляет: не мог ты, батя, в другое время свои протезы варить? Да разве мы знали? Не по злобе сыночку всю малину испортили.

– А я крови боюсь! – вдруг заявил больной на костылях. – С детства не могу видеть. Несколько раз было: палец кто порежет, бровь разобьет, я увижу и – брык – отключаюсь.

– Хоть и не девица трепетная, – не без вредности заметила я Руслану.

– Пацаном был, – продолжал товарищ на костылях, – дрался с закрытыми глазами. Все думали, я крутой. А я боялся – у кого-нибудь кровянка из носа брызнет, я и отброшу копыта.

– Это достаточно редкий, часто встречающийся синдром, – с умным видом сказала медсестра.

Я невольно хмыкнула – «редкий, часто встречающийся»! Хотя в медицине не сильна, возможно, в их науке и практике оксюморон – привычное дело. Отчасти это подтвердили дальнейшие слова медсестры.

– Был один выдающийся хирург, его звали, его звали… неважно, – (все-таки она плохо училась, больше о внешнем облике заботилась), – и оказалось, что он не выносит вида живой крови. И тогда он стал прозектором, то есть патологоанатомом, и разработал современные методики вскрытия мертвых тел.

Девушка могла наслаждаться произведенным эффектом: несколько секунд мы ошарашенно молчали, переваривая полученную информацию. У меня-то перед глазами стояла жуткая картина: мужик в белом несвежем халате азартно потрошит труп и приговаривает: «Ах, какая прекрасная методика!»

– Всем мерить температуру! – приказала медсестра и вышла из палаты.

Даже ее спина выражала удовольствие, точно у актрисы, отбарабанившей сногсшибательный текст (заслуга драматурга, а не ее актерского мастерства) и скрывшейся за кулисами.

Лучше бы училась! А не изображала из себя доктора! Какие мы строгие и умные! А сама перед Русланом воображала! Я точно заметила!

Легко приму обвинение в ревности. Не переношу девиц, которые крутятся вокруг Руслана, строят ему глазки, и сам он расплывается пошлыми улыбочками. Единственное исключение – жена Руслана. Но и мой муж – такое же исключение! Стоит кому-нибудь начать выписывать вокруг меня кренделя, как Руслан заводится и начинает словесно стирать их с лица земли. Ни мой муж, ни жена Руслана не подозревают, что имеют в нашем лице ярых защитников нравственности их спутников.

– Никогда не встречался с девушкой, которая в обмороки падает! – мечтательно произнес четвертый пациент, до сих пор молчавший, как и Руслан прикованный к постели с задранной ногой. – А хотелось бы!

– На кой? – спросил больной на костылях. – Тебе ж объяснили, что они зеленого цвета и глаза закатились. Какое удовольствие?

Я поняла, что пора уходить, что начинается мужской разговор, оскорбительный для моих ушей. Встала, начала прощаться. Остановил меня вопрос Ивана Матвеевича:

– Голубушка, сбегай, а?

– Куда «сбегай»? – не поняла я.

– Тут рядом с больницей гастроном. Купи беленькой, а?

– Лучше портвейна, – сказал товарищ на костылях.

– Да чего жмотиться! – возразил обездвиженный больной в углу. – Коньяка пусть купит!

– Вам нельзя! – поразилась я. – Даже салаты запрещены! Вы – больные!

– Мы только на конечности больные, – уточнил Иван Матвеевич.

– А желудок и душа здоровые! – подхватил товарищ на костылях.

– Душа очень просит! – заверил из угла четвертый пациент.

– Ты мне друг или не друг? – грозно повысил голос Руслан.

Видели бы их лица! Даже не лица меня тронули, а шеи! Шеи у них вытянулись, напряглись, потянулись ко мне в страстном призыве. И, конечно, глаза! Четыре пары голодных мужских глаз!

Каюсь, сбегала. Купила им бутылку сухого вина. За что сначала обругали ввиду низкого градуса, а потом сказали: ну, хоть это! И на карауле стояла у дверей палаты, пока они открывали бутылку и разливали вино по кружкам – домашним, принесенным их родными для чая и компота.

Выпили мужики, легли довольные, опустили головы на сиротские больничные подушки. Я забрала бутылку, спрятала в сумку, помахала всем ручкой. Руслан показал мне кулак, я ему – ехидно, язык. Кто в споре победил? Уже закрывая дверь, услышала, как спрашивают моего друга:

– Она тебе вообще-то кто?

Интересно, хотя и абсолютно ясно, что Руслан ответил.

Это было давно.

Намедни достала фотографии той поры и пришла в замешательство. Попросила близких скорбным тоном завещания:

– Показывать только после моей смерти! Пожалуйста! Сравнение шокирующее. Я в двадцать шесть и я нынешняя – как свежий персик и сухофрукт.

А ведь и тогда, два десятка лет назад, мы думали, что стремительно стареем, тридцатилетний рубеж воспринимался как ворота в старушечью обитель.

Несмотря на «преклонный возраст», моя ближайшая и любимая подруга Надя никак не могла выбрать достойного спутника жизни. У меня уже давно были муж, двое детей, а Надя все еще пребывала в состоянии поиска и отбора.

Лицо и фигура Надежды были на пять с плюсом, поэтому претенденты и воздыхатели не переводились. Но у каждого Надя обязательно находила какой-нибудь мелкий брак, который через месяц превращался в роковой недостаток. У одного уши странно развернуты, у другого челюсть как у бегемота, третий, когда смеется, противно хрюкает, четвертый грызет ногти, пятый шепелявит, шестой косолапит… и так далее.