КОНАН И ДРУГИЕ БЕССМЕРТНЫЕ - Роберт Ирвин Говард

Его мысли были уже где-то на дороге в Китай. Дротик наконец разбился вдребезги, но последний его удар открыл Тимуру дорогу в новые земли. Темные глаза эмира странно засверкали. Знакомый огонь пробежал по его жилам. Новая война! Снаружи завывал ветер, словно гремели трубы, гудели кимвалы. Они пели песнь победы.

— Пришлите ко мне Сулею, — прошептал умирающий.

Тимур не ответил. Он едва ли слышал слова Дональда, погрузившись в собственные видения. Давно уже забыл эмир и о Сулее, и о ее судьбе. Что значила еще одна смерть на устрашающем и кровавом пути становления империи?

— Сулея, где Сулея? — повторял гаэл, беспокойно задвигавшись на носилках.

Тимур слегка вздрогнул и поднял голову, что-то вспоминая.

— Я приговорил ее к смерти, — спокойно ответил он. — Это было необходимо.

— Необходимо! — Глаза Дональда округлились. Он попытался приподняться, но, обессилев, упал на носилки и закашлялся кровью. — Безумный пес, она была моей!

— Твоя или чья-нибудь еще — какая разница, — рассеянно возразил Тимур. — Что значит женщина, когда решается судьба империи?

В ответ Дональд выхватил из одежды пистолет и выстрелил в Тимура. Эмир вздрогнул и покачнулся на троне. Придворные закричали.

Сквозь дым они увидели, что Дональд, лежащий на носилках, мертв. На губах гаэла застыла жестокая улыбка. Тимур, согнувшись, сидел на троне, прижав одну руку к груди. Сквозь пальцы эмира сочилась кровь. Свободной рукой он махнул знати, подавая знак отступить.

— Довольно, все кончено. Каждому когда-то приходит конец. Пусть вместо меня правит Пир Мухамед. Пусть он усилит границы империи, которую я воздвиг.

Мучительная агония исказила черты эмира.

— Аллах, это — конец империи!

Яростный крик страдания вырвался из его горла.

— Я — тот, кто топтал королевства и уничтожал султанов. Я умираю из-за раболепной проститутки и франка!

Военачальники беспомощно смотрели на могучие руки Тимура, сжатые, словно железные клещи. Лишь несгибаемая воля эмира не позволяла Смерти забрать его душу, фатализм ислама никогда не находил отклика в языческой душе Тимура. Он боролся со Смертью до последней капли крови.

— Народ мой не должен узнать, что я умер от руки франка, — с трудом проговорил он. — Пусть летописи не прославляют имя волка, убившего императора. О Аллах, горсть пыли, маленький кусочек свинца уничтожил Завоевателя Мира! Пиши, писец, что в этот день не от руки человека, а по воле Аллаха умер Тимур, слуга Аллаха.

Военачальники застыли вокруг в изумлении и молчании, пока побледневший писец доставал пергамент и писал дрожащей рукой. Мрачный взгляд Тимура застыл на умиротворенном лице Дональда, который, как казалось, в ответ смотрел на эмира. Лицо мертвого человека на носилках было повернуто к умирающему на троне. И прежде чем скрип пера замер, львиная голова Тимура упала на могучую грудь.

Вслед за поющим панихиду ветром, заметающим снегом все выше и выше стены Отрара, пески забвения засыпали империю Тимура — последнего завоевателя и повелителя мира. 

 СКАЧУЩИЙ-С-ГРОМОМ

Когда-то я был Железным Сердцем — воином-ястребом из племени команчей.

То, о чем я говорю, вовсе не фантазия, и я не страдаю галлюцинациями. Я говорю, опираясь на достоверные знания, опираясь на магическую память — единственное наследие, оставленное мне расой, покорившей моих предков.

Это не сон. Я сижу здесь, в собственном умело обставленном кабинете на пятнадцатом этаже. А внизу на улице гремят и рычат машины самой неестественной цивилизации из тех, что за свою историю видела наша планета. Глядя в окно рядом, я вижу лишь клочок голубого неба, зажатый между вершинами небоскребов, высящихся над этим современным Вавилоном. А посмотрев вниз — только бетонные полосы, по которым течет непрерывный поток людей и машин. Здесь нет подобных океану просторов голой коричневой прерии и голубого неба; здесь нет сухой травы, колышущейся под невидимыми ногами людей степей; здесь нет одиночества, бескрайности и таинственности, слепящих разум всевидящей слепотой и навевающих сны; нет видений, порождающих пророчества. Тут весь мир низведен до механических законов — силы, которую можно увидеть и пощупать, до мощи и энергии, что перемалывают все подряд и превращают мужчин и женщин в бездушные автоматы.

И все же я сижу здесь, посреди этой пустыни из стали, камня и электричества, и повторяю непостижимое: я был Железным Сердцем, Скальпохватом, Мстителем, Скачущим-с-Громом.

Мои волосы темнее, чем у многих моих клиентов и деловых партнеров. Я ношу одежду цивилизованного человека столь же непринужденно, как и любой из них. А почему бы и нет? Мой отец в юности носил пончо, головной убор воина из перьев и набедренную повязку, а я никогда не носил никаких одеяний, кроме одежд белых людей. Я говорю по-английски... а также по-французски, по-испански и по-немецки без акцента, если не считать легкого юго-западного выговора, какой найдешь у любого оклахомца или техасца. За спиной у меня годы жизни в колледже — Карлайль — Техасский университет — Принстон. Я преуспел, работая по своей профессии. Меня без сомнений принимают в избранном светском кругу — в обществе, состоящем из мужчин и женщин чисто англосаксонского происхождения. Общающиеся со мной люди очень редко узнают во мне индейца. Внешне я стал белым, но...

Одну вещь я все же унаследовал от своих предков. Память. Тут нет ничего смутного, размытого или иллюзорного. Так же как я помню свое прошлое в качестве Джона Гарфилда, так помню я и иные свои воплощения, например жизнь и деяния Железного Сердца. И когда я сижу в своем кабинете, уставясь неподвижным взглядом на пустыню из стали и бетона, то она порой кажется мне столь же зыбкой и нереальной, как поднимающийся ранним утром туман на берегах Красной реки. Я смотрю сквозь все эти наслоения и заглядываю глубже и дальше в прошлое, вспоминаю невзрачные бурые горы Уичито, где когда-то появился на свет; я вижу колышущуюся под ударами юго-западного ветра траву и вырисовывающийся на фоне синего, как вороненая сталь, неба высокий дом Куано Паркера. Я вижу хижину, где родился я сам, и пасущихся на опаленном солнцем пастбище тощих лошадей и мелких коров; вижу сухие, редкие ряды кукурузы на небольшом поле поблизости... но я снова вглядываюсь. Я вижу простор прерий — коричневых, сухих и бескрайних. Там нет ни высокого белого дома, ни хижины, ни кукурузного поля, и только колышущаяся коричневая трава, типи из бизоньих шкур и бронзовый, обнаженный воин с головным убором из перьев, хвосты которого развеваются у него за спиной, словно след горящего метеора. Этот воин