Бессмертный - Трейси Слэттон

Точно как и предсказывал Федериго, вольтерране открыли ему ворота. Его армия собралась с доступной стороны, и солдаты со знанием дела начали готовить тяжелые железные пушки, заряжать стрелы в арбалет и так далее. Обычные насмешки и оскорбления летали взад и вперед через вольтерранские стены. Вольтерранские кондотьеры небрежно метнули несколько горящих стрел, и затем Федериго послал гонца передать вольтерранским предводителям приглашение на переговоры. Меня не было на этом совещании, но позже я услышал, что Федериго обратил внимание вольтерран на то, что их кондотьеры напуганы его армией и, скорее всего, побегут на его сторону и перебьют в городе много народу. Наемным солдатам, кроме тех, которыми командует он, доверять не стоит, они мало чем отличаются от организованной банды разбойников, которые ищут собственной выгоды и, спасая свою шкуру, всегда готовы среди боя переметнуться на сторону противника. Видимо, он говорил убедительно, потому что предводители вольтерран резво ускакали в город и открыли ворота. И вот тогда смерть обрушилась на город.

Я въехал в город вместе со средним звеном войск, и разрушения, представшие моим глазам, потрясли меня до глубины моего существа. Из домов и лавок рвалось алое, рыжее, синее пламя. Улицы были завалены пожитками, выброшенными из окон: порубленной мебелью, черепками посуды, разорванной одеждой, разбитыми флакончиками от духов, пролитыми бочками вина и перевернутыми кувшинами с оливковым маслом, из которых масло сочилось прямо на мостовую. Скотину повыгоняли из стойл и сараев. Лошади, свиньи, овцы, козы, коровы и цыплята с ржанием, хрюканьем, блеянием, мычанием и кудахтаньем бродили по улицам. Кондотьеры с обеих сторон озверели: они взламывали двери, закалывали безоружных людей, гонялись за женщинами, выносили ценности. Солдаты прочесывали улицы города, снаружи били стекла копьями и мечами, а изнутри вышвыривали тяжелые глиняные горшки и мебель. Они смеялись и ревели, как животные, их крики заглушали грохот выламываемых дверей, треск щепок, шипение огня и стоны женщин, вопли стариков и пронзительный визг детей. Они выносили кувшины с вином из таверн и жилых домов, осушали их и запускали кувшинами в бегущих вольтерран. Я увидел, как три кондотьера гнались по переулку за девочкой, спрыгнул с Джинори и кинулся следом. Переулок заканчивался извилистым лабиринтом меньших переулков, и я увидел, как один из кондотьеров отстал от остальных и схватил за волосы съежившуюся женщину. Тогда я выхватил меч и вонзил ему в основание шеи. Кондотьер беззвучно рухнул на землю, а женщина вцепилась мне в колени, лопоча что-то бессвязное.

— Прячьтесь! — сказал я ей, это было все, что я мог для нее сделать, а сам бросился разыскивать девочку.

Я добежал до конца переулка и увидел за поворотом тупик. Я повернул обратно и, чертыхаясь, свернул в другой, потом в третий. Наконец, упершись в каменную стену какого-то дворца, я увидел двух оставшихся кондотьеров. Но было слишком поздно. Один мерзавец с грубым гоготом уже натягивал штаны, в то время как другой, спустив штаны до щиколоток и обнажив волосатые ляжки, встал на колени. Из-под него торчали длинные ноги девочки. Он похохатывал, размахивая окровавленным кинжалом. Похоже, насиловать он ее уже закончил и теперь забавлялся тем, что резал тело девушки коротким клинком. Не долго думая, я кинулся на него, взмахнув мечом. Крутанувшись всем туловищем, я снес ему голову с плеч одним широким взмахом. Голова покатилась в канаву, и из обезглавленного тела, упавшего на девочку, хлынула багровая кровь. Другой кондотьер орал, пытаясь вытащить меч, и я выпустил из него кишки, как потроха из рыбы. Я повернулся к девочке. Она не издавала никаких звуков, и я испугался, что она мертва, но, когда стащил с нее мертвое тело, она села сама. Платье на ней было изодрано, юбка оторвана.

Девочка была перемазана кровью, и не только, и кондотьеры вырезали глубокую метку у нее на бедре, похожую на крест. Она обратила на меня измученное, заплаканное лицо, и я с трудом поверил, что можно быть такой прекрасной. Ей было всего лет двенадцать, у нее было тонкое личико сердечком, высокие скулы, большие глаза с золотистыми крапинками, в которых горел ужас, крупный рот с алыми губками, открытый в безмолвном крике. Видя, как я на нее смотрю, она выхватила кинжал из руки обезглавленного солдата. Я понял, что она хочет наложить на себя руки, и вырвал у нее нож.

— Дай мне умереть! — сквозь слезы взмолилась она, но даже этот измученный голос был мелодичен и красив.

— Нет, нет! — воскликнул я. — Ты должна жить! Ты будешь жить! Ты это переживешь! Тебе кажется, что это конец, но это не так! Ты выживешь!

— Я не заслуживаю жизни. Теперь я ничто! — рыдала она. — Хуже дерьма!

— Прекрати! — сердито ответил я. — Ты жива, а сегодня многие погибнут. Ты нужна своему городу. Ты нужна своей семье. — Я пошарил глазами в поисках остатков юбки, нашел и оторвал от нее несколько длинных полос. — У тебя глубокая рана, но не очень опасная. Я перевяжу ее. В следующие дни следи, чтобы не было заражения.

— Какие еще могут быть следующие дни? — вскрикнула она.

— Они просто будут, жизнь продолжается, — ответил я и заботливо посмотрел на нее. — Прячься. Пойду посмотрю, нет ли еще детей, которым нужно помочь.

— А вы разве не из кондотьеров? — робко прошептала она.

Я помотал головой, и слезы закапали по юному прелестному личику.

— Другие дети… да… Им тоже нужна помощь. Я пойду с вами…

— Нет! Ты должна спрятаться. Сейчас ты никому не можешь помочь, а если не спрячешься, то сама пострадаешь. Не попадайся никому на глаза. Спрячься в переулке или в канаве, только не в здании. Их поджигают.

Нарвав полос, я набрал в грудь воздуха и осторожно взялся за ее бедро. Я закрыл глаза и расслабился, надеясь осуществить исцеление, отдаваясь жалости к этому ребенку. И оно пришло: консоламентум, теплым сладким потоком, как родниковая вода, омыл мое сердце и полился из рук. Я выдохнул и выпустил его. Девочка замолкла и перестала плакать. Когда поток иссяк, я перевязал ей ногу.

— Будет больно, но я хочу остановить кровотечение.

— Какая разница, что со мной будет, — тихо произнесла она. — Кажется, они убили моего отца. Они смеялись. Он лежал на полу, у него были такие пустые глаза. И у меня никого не осталось, никого! Никто не даст мне приданое, и я никогда не выйду замуж, да и кто же вообще захочет на мне жениться? Меня замарали, обесчестили!

— Не надо так думать, — сиплым голосом ответил я, затягивая потуже импровизированную повязку.

— Моя жизнь ничего не значит. Родителей нет, и это было так больно, то, что они со мной сделали!

Она сжала худенькие плечи и обхватила голову руками. У нее была густая копна мягких черных волос, но, когда она повернула голову и на нее упал свет, я увидел, что они совсем не черные. Ее волосы были каштанового цвета, в котором перемешались разные оттенки: яркая рыжина, умбра, черный цвет и даже золотые прядки. Я никогда не видел ничего подобного.

— Что будет значить твоя жизнь, зависит от тебя, — горячо воскликнул я. — Что бы с тобой ни сделали, ты выше этого! Здесь, в Вольтерре будет много работы по восстановлению города. Нужно помогать другим детям и женщинам. Думай о деле, которое нужно сделать! И ты сможешь забыть!