Ключи от Стамбула - Олег Игнатьев

— Этого не может быть! — вскричал Левицкий с заполошными, навыкате, глазами и схватился за очки, которые слетели с его носа, — сражение в самом разгаре, посмотрите! — но порох его доводов пошёл на фейерверк: никто не удосужился проверить донесение американца. Ему просто поверили на слово.

Николай Павлович почувствовал, что на какую-то долю секунды стал безразличен ко всему на свете. Предчувствие его не обмануло: Осман-паша отстоял Плевну.

— Все мы получили по соплям! — по-солдатски прямо сказал Александр II, пребывая в мрачном настроении.

— Это всё Скобелев напутал, — стал оправдываться Непокойчицкий, узнав об огромных потерях в войсках. — Он взял совсем не тот редут, на который ему указали. — Артур Адамович упустил из виду, что отряд Скобелева третьи сутки не выходил из боя, окружённый и атакуемый турками со всех сторон. На брустверах лежали горы трупов. На трупах сидели, за трупами прятались, по трупам выбирались из окопов. Боеприпасы кончались. Помощи не было. Со стороны казалось, что выжить в этом пекле невозможно. Вот один из офицеров взмахнул саблей, открыл рот, словно собирался что-то крикнуть своей доблестной пехоте, и тотчас рухнул навзничь. Небо опрокинулось и потекло из горла дымной кровью. Пуля угодила прямо в сердце. Орудийные снаряды, как озверевшие псы, в клочья разрывали солдатские цепи, намертво вгрызались в человеческую плоть. Людские тела сами вжимались в землю, съёживались, плющились, прятались от пуль и секущих осколков, этих рьяных приспешников смерти. Казалось, что война вобрала в себя все страхи и ужасы мира, все муки его и несчастья. И, несмотря на это, солдаты пытались удержать редуты, прозванные в штабе «скобелевскими».

— Может, направить Скобелеву подкрепление? — предложил государь, но великий князь сказал, что все резервы вышли.

У многих сразу опустились руки.

Наступило то всеобщее молчание, от которого обычно становится не по себе.

Главнокомандующий и принц Карл разослали своих ординарцев с приказанием войскам окапываться на занятых ими местах, а сами, в ожидании разъяснения результатов сражения, остались ночевать на кургане, насквозь промокнув под дождём, усилившимся к ночи. Охранял их командный бивак личный конвой и вызванный из резерва батальон Ингерманландского полка. Государь же сел в экипаж с поднятым верхом и отправился обратно. Свита поехала следом. Кубанцы скакали около колясок и факелами освещали путь. Под копытами их лошадей чавкала жидкая грязь.

Складывалось впечатление, что театр войны был в полном подчинении у роковых обстоятельств. Тридцать первого августа, в ясный, но холодный день. Государь с главнокомандующим весь день просидели на передовом холме, со сжатым сердцем следя за ходом горячего боя на дальних высотах, окаймляющих с юга Плевно. Осман-паша, чувствуя, что молодой Скобелев грозит ударить в его ахиллесову пяту, направил главные силы против нашего левого фланга. Скобелев дрался весь день, и весь день молил о подкреплении: «Последний солдат введён в дело», — сообщал он князю Имеретинскому, а тот адресовал его просьбы о помощи Зотову. Павел Дмитриевич нервничал. Под грохот орудийных залпов и рвущихся пушечных бомб он кричал в ухо ординарцу: «Скажите Скобелеву, чтоб укрепился на занятой позиции и держался до возможности. Подкрепления не будет. Нет резервов». Скобелев дрался целый день, отбил пять атак, но шестая была самой страшной — с фронта и обоих флангов заходили турки. Они, как саранча, плотно облепили высоту. Их было так много, что Скобелев должен был отступить в большом порядке на несколько вёрст шагом, прикрываясь Шуйским полком и потеряв две трети личного состава — до девяти тысяч пехоты. «Вообще, — подсчитал в голове Николай Павлович, — в два дня из зотовского отряда выбыло не менее двадцати тысяч пехоты». Нескончаемая вереница легко раненных — большей частью в левую руку и в голову, тянулась по дороге пешком в перевязочные пункты в Булгарени, где их должны были перевязать и накормить до отправления в Систово. На колонну раненых в три тысячи человек приходилось лишь несколько болгарских бричек. Никаких средств не хватало на такое громадное число увечных. Солдаты шли группами и поодиночке. При проезде государя они выстраивались в две шеренги, прикладывали руку к козырьку своих армейских кепи и бодро кричали «Ура!». Все они хвалили Скобелева и ругали штабное начальство.

— Наварили мыла, заместо холодца.

— За день дивизию ухлопали, не меньше.

— Не по ноздре табак! — говорили солдаты о Плевне, имея в виду штаб Дунайской армии. Ежедневные встречи со смертью обострили их восприятие жизни. В той стороне, откуда они шли, глухо ворковала полевая артиллерия, рявкали осадные орудия, остервенело визжала шрапнель. Пехота валилась взводами. В кровавом омуте войны кружило, изнуряло и утаскивало в глубину сотни и тысячи жизней — русских, турецких, болгарских. Всех, пожалуй, и не перечтёшь.

— Молодец главнокомандующий! Сделал из картуза сито, — сказал казачий офицер и сплюнул табачную крошку. Его левая рука висела плетью.

— Поймал косого за уши, — поддержал его рыжебородый канонир с окровавленной повязкой на глазу и чёрным от порохового нагара лицом: — Плевну брать, не девок щупать.

Николай Павлович вздохнул. «Всё так, — подумал он, опустив голову, — чем больше людей в подчинении, тем меньше командиры должны думать о себе. Государь не исключение».

Игнатьев, как никто, остро чувствовал горечь офицеров и уныние нижних чинов, озлобленных бессмысленными жертвами и массой постоянных неурядиц. Казалось, что и дни стояли хмурые, ненастные по этой же самой причине. Дороги развезло, небо провисло. Тучи брюхом задевали землю, оставляя мокрый след на смятых и спутанных травах.

Александр II ездил в госпиталь, подобрал дорогою трёх раненых, и довёз их до места. В Булгарени творилось что-то невообразимое. Несмотря на то, что военно-временный госпиталь №63, развёрнутый возле деревни Дервишко, имел тридцать семь больших шатров и считался «просторным», фактически не справлялся со своим основным назначением. Беспорядок, стоны раненых, крики тяжко изувеченных людей и суета персонала. Медики сбивались с ног. Госпитальных коек и припасов было приготовлено на шестьсот человек, а туда явилось в течение суток около шести тысяч. Перевязки и срочные операции делались на сквозняке и холоде, в неподобающих для этого условиях. Из-за долгого и нудного дождя, переходившего в снег, госпитальные шатры и палатки промокли, землянки протекли, наполнились водой. Из-за сильного наплыва раненых, многих укладывали под открытым небом на кукурузные будылья и подстилки из соломы. Но и это не спасало положения. С каждым днём число раненых увеличивалось, а врачей и медсестёр не прибывало. По свидетельству Боткина, раненые оставались без медицинской помощи и пищи по три дня. Черви заводились в ранах, люди изнемогали от потери крови, тихо отходили в вечность. В присутствии государя Сергей Петрович резко заметил главному врачу, что вместо гипсовых накладок и хирургических операций лучше было бы сначала накормить и напоить больных, а уж потом оказывать им помощь. Боткин приходил в ужас от массы измождённых и голодных раненых.