Царь Грозный - Наталья Павлищева

– Случилось что тяжкое, святой отец?

Филипп хмуро кивнул:

– Митрополит Афанасий от кафедры отрекся без соборного решения…

– Как это? – опешил келарь.

– А вот так! Такие у нас ныне в митрополии дела! – почему-то взъярился Филипп. – У нас теперь каждый волен сам решать, кем и сколько ему быть! Хочу и не стану митрополичий сан нести! Можно ли Божьей волей перебирать?!

Иона, подивившийся тому, насколько весть задела игумена, только головой качал. Хорошо, что обитель далеко от Москвы! И вдруг он осознал, что не спросил главного: кто ныне митрополит-то? Догнал вышагивающего широким шагом Филиппа и осторожно поинтересовался. Тот вдруг остановился, словно не сразу услышав вопрос, потом хмыкнул:

– Не ведаю. Никого не вижу митрополитом… – Вздохнул: – Надо в Москву ехать…

Келарь понял, что Филипп болеет душой не только за свою обитель, но и за всю православную церковь. Так и должно быть, ежели человек не своему животу служит, а Господу! А вот в Москву пришлось ехать не только своей волей, но и… царской. Следующий гонец привез вызов от государя. Филипп ломал голову над тем, что бы это значило, ведь вызов не был подписан митрополитом.

Игумен срочно отбыл в Москву. Наказов оставил столько, что впору в отдельную книгу записывать. И то верно, путь неблизкий, пока туда доберется, пока обратно, считай, полгода пройдет. Да кто знает, каково там, в Москве, повернет…

Перед отъездом Филипп долго беседовал в келье с казначеем старцем Паисием и еще дольше с келарем Ионой. Все старался наставить, как обитель дальше вести, чтоб упадка в ней не было ни хозяйственного, ни тем паче духовного. Паисий даже руками замахал:

– Да полно тебе, святой отец! Ты точно обратно и возвращаться не собираешься.

Филипп долго смотрел на темную полоску леса на краю монастырской пашни, потом вздохнул:

– На душе неспокойно. Что-то в Москве не так…

Отец Паисий точно напророчил.

Игумена провожали всей обителью, сиротами себя почуяли даже те, кто ворчал из-за его беспокойного характера.

Братия судила-рядила, но не ждала только одного – что не вернется их игумен в обитель вовсе. Сначала станет митрополитом, потом попадет в опалу и ссылку в Отрочь-монастырь, а там и вовсе погибнет…

А тогда, провожая своего Филиппа, вздыхали: хорошо жить под разумной, хотя и строгой, рукой!

Возки приближались к Москве, хотя догадаться об этом мог только тот, кто не единожды проделывал такой путь. Дороги не было вовсе, просто среди бора наезжена колея, которую зимой после каждого снегопада пробивают заново, а летом она и вовсе кое-где зарастает, потому след петляет, временами попросту теряясь. Но стали все чаще попадаться большие и малые деревеньки, со временем сливаясь в единое целое, что уже было слободами самой Москвы.

Для русского это привычно, по всей земле так. Соловецкий игумен хотя и русского рода, а привык к своим, пусть малым, но хорошим дорогам. Ворчал, трясясь и подпрыгивая на ухабах. Возраст и сан не позволяли ехать верхом, не то разве стал бы вот так мучиться…

В Москве игумен сначала отправился на подворье Благовещенского собора, многих знал там, да и о Сильвестре рассказать надо… Кроме того, Филиппу хотелось хоть чуть разобраться в происходящем. Одно дело письма, в них многое не напишешь, другое – слова умного человека.

Сама Москва игумену совсем не понравилась. И дело не в грязи и неустройстве, которого он терпеть не мог, такого всегда хватало. Игумен крутил головой, с ужасом обозревая непогребенные человеческие останки. Испуганно перекрестился:

– Свят, свят!

Даже лошадь, никогда не видевшая разом столько мертвецов, валявшихся вокруг, фыркала и шарахалась от каждого тела.

На дворе у собора Филипп сразу спросил:

– В Москве мор?

– Какой?! – вскинулся на него служка, вышедший встречать Соловецкого игумена.

– Ну… – чуть растерялся Филипп, – трупы под заборами лежат.

– А, – почему-то понизил голос служка, – эти? Не, это просто запрещено их хоронить…

– Кем запрещено?

Служка пробормотал в ответ что-то невразумительное и поспешил исчезнуть с глаз долой от дотошного игумена, не ровен час придется сказать что противное опричнине, окажешься у Малюты Скуратова на дознании…

Филипп даже затекшие ноги разминать не стал, широким шагом отправился в келейный дом. Полы его рясы развевались. Заметив это из окна верхнего яруса, где в своей келье ждал гостя, благовещенский протопоп Власий усмехнулся: в возрасте Соловецкий игумен, ему уж почитай шесть десятков, а шаг, как и прежде, широк и скор. На пользу Филиппу соловецкие труды, на пользу…

Игумена провели к протопопу, но, даже не успев поздороваться, гость с порога потребовал отчета:

– Кто это у вас не дозволяет покоить с миром умерших?!

– А государь! – сощурил на него глаза Власий.

– Кто?! – обомлел Филипп.

– Ты, святой отец, вот что, ты не шуми, а с дороги вымойся, баньку уже велено истопить, отдохни, потрапезничай, а уж потом я тебе все обскажу как есть… – Священник тяжело вздохнул. – А на Москве, да и не только здесь, нынче тяжело, не то что у тебя на островах. И чего тебе в спокойствии не сиделось? – сокрушенно развел руками протопоп.

Игумен мрачно пробормотал:

– Зван был! Да только не митрополитом, а почему-то государем.

Поп замер, не зевнув до конца, с трудом проглотил застрявший зевок и почти шепотом поинтересовался:

– Как это зван?

– Грамота прислана, чтоб немедля в Москву ехал. – Филиппа насторожил этот явный испуг Власия. Тот, конечно, не из самых смелых, но не так же пугаться!

Власий подвинулся к игумену бочком и уже совсем шепотом спросил, почему-то оглядываясь на дверь:

– А кем та грамота писана?

– Государем, – так же осторожно повторил гость.

– И… все?

– Нет, еще архиепископом Новгородским Пименом.

Власий вздохнул с явным облегчением, даже выступивший пот с лица смахнул и дыхание перевел.

– А чего ты так испугался? – Все, что происходило вокруг него в Москве, Филиппу не нравилось уже совсем. Конечно, он слышал об опричнине, братья писали, да и монахи рассказывали, но никогда бы не подумал, что люди могут вот так бояться! Наяву это было как страшный сон.

– Это хорошо, что Пименом подписано, – словно не слыша вопроса, пробормотал поп.

– Да что у вас тут творится?! – не выдержал всегда спокойный Филипп.

Власий слезливо поморгал на него глазками и посоветовал:

– Сходи пока в баньку, святой отец. После все расскажу.

То, что услышал позже Филипп, повергло его просто в ужас.