Домик в Оллингтоне - Энтони Троллоп

– Мистер Дель, я ничего не жалею и не жалела.

– Я огорчен, я очень огорчен, – продолжал сквайр. – Мистрис Дель была удивлена видом его страдания гораздо более, чем необыкновенною горячностью его слов. – То, что вы сказали, мне уже давно известно. Хотя я и чувствовал, что это так было, но, признаюсь, ваша откровенность меня крайне огорчила.

– Разве только потому, что я сказала, что мои дети должны всегда оставаться моими?

– О, вы сказали более. Вы и ваши дети жили здесь, близехонько от меня – уж сколько лет! – и во все эти годы у вас не явилось ко мне ни одного доброго чувства. Неужели вы думаете, что я не вижу, не слышу, не чувствую? Не думаете ли вы, что я одурел и ничего не понимаю? Что до вас самих, вы бы никогда не вступили в этот дом, если бы не считали себя вынужденною сделать это ради приличия. Я нахожу, что все это так и быть должно. Хоть у меня и нет собственных детей, на мне все-таки лежат родительские обязанности в отношении к моим племянницам, и за это-то мне говорят, что я не вправе ожидать ни любви, ни расположения, ни послушания. Знаю, Мэри, что я вас задерживаю здесь против вашего желания. Не стану вас долее удерживать. – И он сделал знак, что она может уйти.

Вставая со своего места, мистрис Дель чувствовала, что ее сердце смягчилось к нему. В последнее время он был очень ласков к ее детям, и эти ласки имели даже сходство с нежностью любви, которой он никогда не обнаруживал. Участь Лили, казалось, смягчила его суровость, и он старался быть как можно более мягким и в словах и в обращении. Теперь же сквайр говорил так, как будто при всей своей любви к этим девочкам он любил их напрасно. Без всякого сомнения, он был неприятным соседом для своей невестки, заставляя ее беспрестанно чувствовать, что для нее он никогда бы не разжал руки. Нет сомнения, что он был движим бессознательным желанием подрыться под ее власть над ее собственными детьми. Нет также никакого сомнения, что он всегда косился на нее с первого дня ее замужества. Она живо чувствовала все это с того времени, как узнала его, и еще живее после неудачи в усилиях своих жить с ним на дружеской ноге, усилиях, которые она делала в течение первых двух лет пребывания своего в Малом доме. Но тем не менее, несмотря ни на что, ее сердце в настоящую минуту скорбело за него. Она одержала над ним победу, вполне сохранив за собою позицию для защиты детей, но теперь, когда он жаловался, что он был разбит в этом состязании, сердце мистрис Дель обливалось кровью.

– Брат, – сказала она и, говоря это, подала ему обе руки, – может быть, мы до сих пор не так понимали друг друга, как бы следовало.

– Я старался, – отвечал старик, – я старался… – И он остановился, или от избытка чувства, или не находя слов, которые бы надлежащим образом выразили его мысль.

– Постараемся снова понять друг друга надлежащим образом, постараемся оба!

– Как! Начинать это снова, когда стукнуло почти семьдесят лет! Нет, Мэри, для меня нет более начинаний. Это, впрочем, нисколько не относится к девушкам. Пока я жив, пусть они владеют моим домом. Если выйдут они замуж, я сделаю для них все, что могу. Я полагаю, что Бернард серьезно занят своим предложением, и если Белл послушает его, то всегда будет принята здесь как владетельница Оллингтона. А что вы сказали, то ни к чему не поведет… начинания для меня совершенно невозможны.

После этого мистрис Дель одна прошла домой через сад. Сквайр обдуманно сказал ей, что ее дети, а не она, могли пользоваться домом, в котором жили, по день его смерти. Он решительно отказался от предложенного ею более искреннего расположения. Он заставил ее понять, что они должны смотреть друг на друга как неприятели, но в какой бы степени она ни была для него неприятелем, он дозволял ей пользоваться его щедротами, потому что желал выполнять свою обязанность в отношении к племянницам.

Мистрис Дель недолго просидела в своей гостиной, когда ей принесли известие, которое на время отвлекло ее внимание от мысли о переезде.

– Мама, – сказала Белл, входя в комнату, – я начинаю серьезно думать, что у Джен скарлатина.

Горничной Джен нездоровилось уже два дня, но до сих пор не подозревали ничего серьезного в ее болезни. Мистрис Дель вскочила с места.

– Кто теперь при ней? – спросила она.

Из ответа Белл оказалось, что как она, так и Лили были при девушке, и что Лили находилась там в настоящую минуту. При этом ответе мистрис Дель поспешила наверх, и в доме поднялась суматоха. Не с большим через час явился сельский аптекарь и с тем вместе врач, и он выразил мнение, что девушка действительно больна скарлатиной. Мистрис Дель, не довольствуясь этим, отправила мальчика в Гествик за доктором Крофтсом, она много лет лично поддерживала оппозицию против медицинской репутации аптекаря и положительно приказала обеим дочерям своим не навещать более бедную Джен. У нее была уже скарлатина и, следовательно, сама она могла поступать как ей угодно. Вслед за тем нанята была сиделка.

Все это изменило на несколько часов течение мыслей мистрис Дель, и не ранее как вечером она могла возвратиться к утреннему разговору, только тогда и перед тем, как ложиться спать, обитательницы Малого дома держали открытый военный совет по этому предмету. Оказалось, что доктора Крофтса не было в Гествике, но им объявили, что он приедет в Оллингтон рано поутру. Мистрис Дель почти решила, что болезнь ее любимой горничной вовсе не скарлатина, но тем не менее нисколько не смягчила своего приказания насчет приближения дочерей к постели больной служанки.

– Чем скорее уедем отсюда, тем лучше, – сказала Белл, которая, пуще матери, противилась проявлению всякого деспотизма со стороны дяди. При разбирательстве по ниточке всего, что происходило между ними, сватовство Бернарда не могло не всплыть наружу. Белл молчала о предложении, сделанном ее кузеном, пока было возможно, но коль скоро дядя начал настаивать на этом предмете перед мистрис Дель, Белл не было уже возможности долее молчать.

– Мама, вы, вероятно, не хотите, чтобы я вышла за него, скажите? – говорила она, когда мать в словах своих обнаружила некоторое расположение к Бернарду.

В ответ на это мистрис Дель с одушевлением уверяла, что у нее вовсе не было подобного желания, а Лили, которая все еще держалась веры в доктора Крофтса, была одушевлена одинаково с матерью. Всем им особенно неприятна была мысль, что дядя их решается вмешиваться в их виды, и вмешиваться вследствие денежного пособия, которое они от него получали. Тем более было неприятно, что он осмелился даже навязывать свое мнение насчет их замужества. Они уверяли друг друга, что дядя их не может иметь никакого права противиться какому бы то ни было браку, в который они захотели бы вступить, лишь бы на этот брак было изъявлено согласие матери. Бедный старый сквайр был прав, утверждая, что на него смотрели с подозрением. На него действительно так смотрели. Впрочем, он сам был тому виною, стараясь расположить к себе дочерей, не считая за нужное приобрести расположение матери.

Девушки бессознательно чувствовали, что попытка со стороны дяди распоряжаться ими была сделана, и потому мужественно восстали против этой попытки. Они были не виноваты, что их заставляли жить в доме дяди, что принуждали ездить на его поля и отчасти есть его хлеб. И они ели этот хлеб, и жили в его доме, и показывали вид признательности. Сквайр был добр на свой лад, и они сознавали его доброту, но из этого еще не следовало, чтобы они уступили хотя на одну йоту в преданности, которою, как дети, были обязаны матери. Когда мистрис Дель рассказала им и объяснила значение слов, употребленных дядей в то утро, они выразили сожаление, что он был так огорчен, но тем не менее уверяли мать, что причиною его огорчения была не она, а он сам.