Голубиная книга анархиста - Олег Ермаков

— Это всегда дерьмо и зараза, — откликнулся с отвращением Вася, — собственность всегда кража. Француз Прудон. Собственность — источник преступлений. Англичанин Годвин. Частная собственность такой же примитив, как и государство. Русский Бакунин. Богачи виноваты тем, что богаты. Еще один русский, Толстой.

Морские глаза Владислава Георгиевича веселели.

— Ого, да тут еще тот пантеон…

Дверь открылась, вошли Митрий Алексеевич и Сева Миноров с белой гривой.

— А мы тут как раз остановились на вопросе частной собственности, — сказал Владислав Георгиевич. — Туристы твои, Митя, оригинальные… Я и не заметил, как начал буквально, хм, исповедоваться, а?

Митрий Алексеевич кивнул, трогая заросший подбородок.

— А я думал, что это мне просто наскучило молчание, — ответил он с легкой улыбкой.

Владислав Георгиевич удивленно, хотя немного и дурашливо, взирал на Васю с Валей.

— Так вы странствующие анархисты? — спрашивал он. — Сева, вот, полюбуйся.

Он повернул руку ладонью вверх, указывая на Васю с Валей. Вася медленно заливался краской, тер осторожно распухший нос.

— Не хочешь ли взять у них интервью? — продолжал он.

— Мы не даем интерлвью, — проговорил торопливо Вася.

— Погоди, Вадик, дай закончить с Митьком, — надтреснуто отвечал Сева Миноров, поглядывая на Васю с Валей. — И — тшшш! — Он поднял руку. — Сейчас мы начнем запись здесь. Все готовы? Раз, два, три. Поехали. — Он вытянул руку с микрофоном, обвернутым мехом для глушения шумов, и заговорил высоким и учительским голосом. — …И вот мы вошли в башню Смотрителя, выстроенную, напомню, в конце позапрошлого века купцом Кургузовым. Здесь довольно уютно. Книжная полка, окна, печь с изразцами… Ба, какие на изразцах птицы!.. Может, это птицы утраченного произведения крепостного композитора Гаврилы Журавеля, о котором мы говорили, «Сундук птиц с Серебряной горошиной».

— Они молчат уже сто с лишним лет, — отозвался Митрий Алексеевич торжественно, громко.

— Но зато не безмолвствуют твои птицы, Дмитрий. — С этими словами Сева Миноров приблизился к окну и, поднеся микрофон к клетке с Zaragoz’ой, тихонько призывно свистнул, и зарянка тут же запела в ответ.

— Друзья, не подумайте, что это я имитирую пение зарянки, нет, — говорил Сева Миноров. — Имитировать голос чудесной Zaragoz’ы оскорбительно для нее. Зачем же? Вот оригинал. Слушайте, хе-хе. — И он снова поднес микрофон к клетке.

— Мамочки! Блин! Фася! Картоха горит! — воскликнула Валя.

И все обернулись к ней с ужасом. Сева Миноров в отчаянии рубанул рукой по воздуху. Владислав Георгиевич сморщился, схватившись за лоб. Митрий Алексеевич развел руками. А Вася засмеялся.

— Хых, хы-хы. Хы, хы-хыыы-хы-и-ии-иии…

Валя бросилась к печке, цепляя ухват. Вася продолжал заливисто мелко хохотать, заряжая воздух этим смехом, как обычно. Следом за ним первым засмеялся Митрий Алексеевич. Потом, глядя на него, начал смеяться Владислав Георгиевич, и последним сдался Сева Миноров, его пшеничные усы дергались, как крылья странной птицы. И только виновница смеха, поразившего всех, Валя не смеялась, а с трагическим лицом вынимала из печки чугунок. И на ее лице пламенели розовые отсветы. Запахло и вправду горелой картошкой. Валино лицо искривилось.

— Фу!..

Да, и еще оставался бесстрастен кролик с рваным ухом. А птицы вослед за малиновкой защелкали, защебетали, перелетая с ветки на ветку мертвой березы.

Владислав Георгиевич смеялся громово, смех Севы Минорова напоминал крики какой-то птицы, если, конечно, он не выкрикивал это нарочно: «Кай-кай-кай-кай!» Смех Митрия Алексеевича был похож на лай, но не собачий, а, скорее, косули. Ну и Васин смех был подобен ударам в хриплый бубен.

И только общий смех начинал терять силу, как новый заряд бубна бил всех по зубам и заставлял трястись и корчиться. Владислав Георгиевич вытирал слезы и постанывал. Сева Миноров продолжал в том же духе: «Кай-кай-кай-кай!» Митрий Алексеевич, зная это воздействие Васиного смеха, торопливо вышел вон, опрокинув стул. Следом за ним поспешил и Владислав Георгиевич. И только Сева Миноров смеялся на пару с Васей: «Кай-кай-кай!..» — «Хых-хы-хы-хы-ыыы…» — «Кай-кай-кай!..» — «Хых-хы-хы!..»

Валя с грохотом поставила пышущий, как древний паровоз, чугунок и выпалила свое:

— Рыло мыло раму!..

Тут уже и Сева Миноров не выдержал и, тряся седой шевелюрой, вышел вон. А Вася продолжал один. Валя вытаскивала обгорелую сверху картошку, дула на руку, засовывала пальцы в рот…

Когда этот смерч смеховой прошел, все собрались за столом.

Владислав Георгиевич наставил на Васю палец.

— Держи свое психотропное оружие за пазухой! — грозно сказал он.

— Дядя, кушайте, не ругайтеся, — попросила Валя.

Запекшаяся картошка благоухала на тарелках. Митрий Алексеевич достал соленых огурцов с укропом, квашеной капусты, нарезал хлеба, привезенного гостями. Сам он не ел, как и Вася, а Валя с удовольствием взялась уплетать второй обед.

— Сева, надеюсь, ты не успел выключить диктофон? — спросил Владислав Георгиевич. — Мы это отредактируем, подчистим… Может что-то получиться. Ну, в духе смеха в «Сияющем безумном бриллианте» «Пинк Флойд».

— Вы рассмейтесь, смехачи… Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно… — откликнулся Сева Миноров, кивая.

А Всеволод Георгиевич подхватил:

— «…смех усмейных смехачей! / О, иссмейся рассмеяльно, смех надсмейных смеячей! / Смейево, смейево! / Усмей, осмей, смешики, смешики! / Смеюнчики, смеюнчики. / О, рассмейтесь, смехачи! / О, засмейтесь, смехачи!»

— Не надо, Василий, — иронично предупредил Митрий Алексеевич.

Владислав Георгиевич покачал головой.

— И вы утверждаете, что не любите ПредЗемШара?

— Не люблю, — честно признался Вася.

— Поразительно. А кого же вы любите?

— Я? — Вася пыхнул синевой. — Джона Леннона.

Над столом в картофельном пару повисла пауза. Сева Миноров просмеялся было надтреснуто, но тут же спохватился, опасливо взглянув на Васю.

— Ну, батенька, — проговорил Владислав Георгиевич, круто соля золотистую картофелину и отправляя ее целиком в рот. — Это… это… — продолжал он, жуя, — несопоставимые величины. «Еще раз, еще раз, / Я для вас / Звезда», — предупреждал ПредЗемШара. «Горе моряку, взявшему / Неверный угол своей ладьи / И звезды: / Он разобьется о камни». Вот вы рискуете разбиться, Василий. Кто такой Леннон? — Владислав Георгиевич скривил губы. — Ну да, повсеместно известный поп-певец. Но ни разу не поэт. У него примитивные тексты. Просто приправлены бодренькой музычкой.

— У вашего «Пинк Флойд», что ли, лучше? — спросил Вася.