Граница миров - Кристель Дабо

Элизабет уставилась на нее из-под опухших век, успевших приобрести фиолетовый оттенок.

– Мне очень жаль, – пролепетала она. – Это всё ужасное недоразумение.

– Зря стараешься, – прервал их Другой. – Эта предательница вернется в зеркало. А ты, бедное дитя, умрешь здесь. Я жестью накажу… то есть я ненавижу жестокость, но ты дважды перехитрила Изнанку, и третьего раза я не допущу.

Едва один рот Другого произнес эту фразу, как ее тут же подхватили остальные рты. Но Офелия не боялась. Это было нечто куда большее: она вся была соткана из чистого страха. Старуха, монстр, красный карандаш… Она подняла глаза за треснувшими очками к десяткам рук, воздетым над нею. Которая разрежет ее на куски?

– Посмотри на меня. Я и есть вече слоёв… то есть всё человечество.

Мощный взрыв разорвал воздух; черепная коробка Другого разлетелась вдребезги. Запыхавшийся после подъема Ренар с охотничьим карабином, вскинутым к плечу, вызывающе смотрел на него с последней ступени лестницы.

– Ты и есть пустое место.

Второй выстрел. Времени собрать себя заново он Другому не оставил. Ренар хищно улыбался, топорща рыжие бакенбарды. Гаэль, удерживающая его за талию, чтобы он не потерял равновесия при отдаче, смотрела на него снизу взглядом, исполненным гордости.

Вместе с ним она повторила:

– Ты и есть пустое место.

Ренар разрядил стволы в третий раз. Арчибальд воспользовался моментом, чтобы пробраться между многочисленными ногами Другого. Извернувшись, он предстал перед Офелией и Элизабет.

– Дамы, подкрепление прибыло.

Он насмешливо улыбнулся, как будто и сам считал себя законченным психом. Офелия была ему бесконечно благодарна за то, что он рискнул ради них жизнью, но как, интересно, он собирается вытащить их из этой передряги? Плоть Другого уже зарастала, а патроны у Ренара заканчивались.

Арчибальд наклонился, чтобы перекричать грохот стрельбы.

– Слушайте меня хорошенько, вы обе. Особенно вы, мадемуазель Я-больше-не-знаю-кто-я. Я попробую, повторяю, именно попробую перекинуть между вами мостик. Ничего не хочу вам навязывать, но вы сами можете воспользоваться мною, чтобы стать друг для друга проницаемыми. И времени у нас очень мало.

Наступила оглушительная тишина. Ренар расстрелял все патроны.

– Уточняю, – добавил Арчибальд. – Времени больше нет.

У Офелии тошнота подступила к горлу. В органической пульсации, где смешались языки, зубы и внутренности, Другой утерял всякое подобие единообразия. Не голова, а грозди голов начали вылупляться из его тела. Одна из них взвилась на непомерно длинной шее, как неожиданно выбросившее росток растение. Она ударила Ренара прямо в лицо, раскроив лоб и расплющив нос; страшный звук, который отдался в теле Офелии до самых костей. Ренар потерял равновесие. Увлекаемая его тяжестью, Гаэль так его и не выпустила. Без единого крика они вместе рухнули с лестницы.

Офелия была не в силах даже зажмуриться. Они не умерли. Только не они, не так быстро, не так.

Съежившись рядом, Элизабет раз за разом повторяла, что всё это какое-то недоразумение. Арчибальд больше не улыбался.

– Ты пустое место!

Это был голос тетушки Розелины. Сквозь треснувшие очки Офелия видела вместо нее только цветное пятно – ее старое платье бутылочного цвета, – которое жестикулировало у перил последнего этажа. Непреодолимая пропасть отделяла ее от парящего в невесомости куска пола, где возвышался Другой, но она метала в его сторону книги, попадавшиеся ей под руку, – она, так любившая бумагу во всех ее формах. Мать, отец, крестный, брат и сестры присоединили свои руки и голоса к тетушкиным.

– Ты пустое место! Ты пустое место! Ты пустое место!

Книги взлетели. Движимые волей объединившихся анимистов, они собрались в рой, растущий на глазах. Ты пустое место! Слова Ренара и Гаэль перелетали с этажа на этаж, из уст в уста. Ты пустое место! Мемориалисты, пытавшиеся спасти бесценные собрания, начали выворачивать свои тележки через перила. Ты пустое место! Анимизм передавался от книги к книге, рой превратился в торнадо. Ты пустое место! Тысячи книг обрушились на Другого, залепив бумагой его лица, глаза, рты, уши, руки. Ты пустое место!

Офелия не знала, что в ней брало верх – гордость, ярость или ужас.

– Они отвлекут на себя его гнев.

Арчибальд приложил одну ладонь к ее щеке, другую к щеке Элизабет. «Они дают нам время». Эта мысль затмила всё, что было в голове у Офелии. Она много раз испытывала на себе свойства Паутины, но никогда не ощущала ничего настолько волнующего, как этот молчаливый, глубоко интимный призыв, внутренним трепетом зародившийся в ней. Она теряла всякое представление о собственных пределах, о различиях между «внутри» и «снаружи». Гул Мемориала звенел у нее в голове; удары ее сердца заполняли мир. Сама ткань ее индивидуальности становилась всё более пористой. Она сверхостро ощущала кожу Арчибальда на своей и кожу Элизабет, к которой прикасалась кожа Арчибальда, как если бы всех троих обволакивала одна и та же эпидерма. Арчибальд был болен. Элизабет была стара. Офелия была бесплодна. Она знала, что с того момента, как она отдастся зову проницаемости, ей больше ничего не удастся от них скрыть. Потому что так было надо. В ней жила эта память эта другая память которую надо вернуть память полная извилистых коридоров и сокровенных уголков память Евлалии которая хотела спасти свой мир но не смогла спасти свою семью спаянных душ потом разъединенных чтобы из разъединения родилась иная несхожесть этот отголосок который занял место ее семьи но никогда не был ее семьей который был частью меня который был мной которого мне не хватает мне ее не хватает мне не хватает Торна мне не хватает себя…

Освободи меня.

Два слова. Два избыточных слова. На Изнанке говорить – это противоестественное действие. Евлалии потребовалось время – много времени, тренировка – много тренировок, чтобы заново научиться хоть самой примитивной речи. В шесть лет она придумала новый алфавит, в восемь – программный код, в одиннадцать – закончила свой первый роман, а теперь должна прилагать сверхчеловеческие усилия ради нескольких несчастных слогов.

Освободи меня.

По крайней мере она наконец-то привлекла внимание Офелии, которая вылезла из кровати и оглядывается вокруг затуманенными глазами. Этот взгляд проходит сквозь Евлалию, не видя ни ее отчаяния, ни ее надежды, хотя та стоит посреди комнаты. Впервые за долгое время – за очень, очень долгое время – житель Лицевой Стороны откликнулся на ее зов. У Евлалии всего несколько мгновений. Сейчас только сон делает Офелию восприимчивой к Изнанке.

Сон и зеркало.

Освободи меня.

Стекло в комнате вибрирует, как камертон, впитывая слова, и инверсирует их вибрацию, делая слова почти различимыми:

– Освободи меня.

На верхней кровати крепко спит юная Агата, разметав по наволочке свои веснушки. Вдруг Евлалия замечает, что кто-то еще сидит на матрасе. Мальчик, чья окраска инверсивна, как негатив фотографии. Опять он. Этот юный вавилонянин взял в привычку повсюду следовать за Евлалией как тень – чем они оба, в сущности, и являются. Его глаза полны мягкости и любопытства. Евлалия знает, что он не принадлежит к старому человечеству, которое она инверсировала вместе с собой. Нет, этот мальчик был послан на Изнанку недавно, причем Рогом изобилия, который, как она думала, был ею навсегда замурован, и она очутилась здесь этой ночью отчасти благодаря ему.