Влияние морской силы на Французскую революцию и Империю. Том II. 1802-1812 - Альфред Мэхэн

Европа глубоко возмутилась, но из великих держав не возвысила голоса ни одна, кроме Великобритании. То, что для Бонапарта было шагом, необходимым для возвеличения Франции, даже хотя бы он и был явным нарушением Люневильского трактата, в глазах англичан – не только сторонников министерства, но и самых горячих деятелей оппозиции – было насильственным вмешательством «в законные усилия храброго и благородного народа восстановить свои древние законы и правительство и добиться вновь учреждения системы правления, оказавшейся на опыте не только благоприятной для обеспечения домашнего очага, но и совершенно отвечавшей требованиям спокойствия и безопасности других держав». Британский кабинет выразил нежелание верить, чтобы «могла быть еще какая-либо попытка стеснять эту независимую нацию в отстаивании своих несомненных прав».

Вопреки провозглашенной в этих словах уверенности, министерство в тот же самый день, 10 октября, послало специального посла с приказаниями постараться добиться расположения народа и уверить его, что если он пожелает сопротивляться притязаниям Франции, то Великобритания окажет ему денежную помощь. Посол получил приказание тщательно воздерживаться от возбуждения сопротивления, если Швейцария не обнаружит единодушного к тому желания; в противном же случае он должен был всячески помочь ей запастись оружием и припасами. Ступив таким образом на путь, который едва ли мог не привести к враждебным действиям, британское министерство задумало затем удержать за собой некоторые свои завоевания в предшествовавшей войне, для возвращения которых их прежним владельцам согласно с трактатом сделала уже соответствующие распоряжения. С этой целью 17 октября были посланы в Вест-Индию, Голландскую Гвиану и на мыс Доброй Надежды депеши, отменявшие, до дальнейших инструкций, сдачу отнятых у Франции и Голландии колоний представителям этих держав.

По получении протеста Великобритании Бонапарт разразился гневными словами, сопровождавшимися угрозами. 23 октября он продиктовал для французского посла в Лондоне Отто инструкции, которые даже Тьером названы поистине выходящими из ряда вон. «Он не сдаст Альпы пятнадцати сотням наемников, оплачиваемых Англией. Если британское министерство для поддержки своего влияния в парламенте намекнет только, что есть что-нибудь такое, чего Первый консул не сделал, потому что ему помешали, то он сейчас же сделает это». Он смеялся над опасностью для Франции морской войны и прямо сказал, что если она возникнет, то берега Европы, от Ганновера до Таранто, будут заняты французскими войсками и закрыты для британской торговли. «Лигурия, Ломбардия, Швейцария и Голландия будут обращены во французские провинции, и империя галлов будет восстановлена». Самой Великобритании он угрожал вторжением в нее стотысячного войска; и если для предотвращения опасности ей удастся возбудить другую континентальную войну, «то никто иной, как Англия принудит нас завоевать Европу. Первому консулу всего лишь 33 года. До сих пор он разрушал только второстепенные державы. Кто знает, сколько времени потребуется на то, чтобы радикально изменить карту Европы и восстановить Западную империю»? Посланнику было приказано сообщить британскому правительству, что политика Франции по отношению к Англии была «всецело Амьенским трактатом; ничем более, как Амьенским трактатом». Неделю спустя та же самая фраза была повторена на страницах официального журнала «Монитер», в статье, которая резко отрицала право Великобритании ссылаться на Люневильский трактат, потому что она отказалась признать установленные им новые государства. Отто благоразумно воздержался говорить языком депеши, но по необходимости сообщил требование своего правителя о точном соблюдении Амьенского трактата и его отказ считаться с чем-либо, что не предусмотрено в этом трактате. На это британский министр иностранных дел отвечал многозначительными словами: «То положение дел на континенте, какое было при подписании Амьенского трактата, и ничего, более, как-то положение»! Эти декларации «завязали мертвый узел», разрубить который могла только уступка с той или другой стороны.

Несмотря на вышеприведенные ясные «формулы», оба правительства были до некоторой степени в неведении относительно размеров опасности. До британского министерства не дошло все то, что было сказано Бонапартом, а он не знал о распоряжениях этого министерства задержать сдачу французских и голландских колоний. Между тем оппозиция в Швейцарии потерпела неудачу, и британский агент был отозван оттуда. 15 ноября были посланы на мыс Доброй Надежды и в Вест-Индию новые инструкции, отменявшие упомянутые сейчас распоряжения, которые отправлены были месяц назад. Вопрос теперь был в том, успеет ли второе судно догнать первое. Когда 23 ноября собрался парламент, речь короля приняла оттенок некоторой тревоги и несколько гадательно намекала на необходимость внимательно следить за положением дел в Европе и позаботиться как о своей безопасности, так и о сохранении мира. Последовавшие затем дебаты также имели оттенок неопределенности. Министерство могло только сказать, что политика его преследует сохранение мира, но что ввиду недавних событий оно должно рекомендовать палате и стране быть настороже.

Инцидент в Швейцарии был «поворотным пунктом» в отношениях обеих держав. Бдительность Первого консула до тех пор была убаюкана кажущимся спокойным примирением британского министерства с прежними его захватами и готовностью, с которой оно сдавало свои завоевания и продолжало исполнять условия договора. Действия же Великобритании по поводу этого инцидента не только рассердили, но и, так сказать, разбудили его. Пока все окончилось лишь словами; но подобно маленькой струйке, просачивание которой сквозь плотину говорит о существовании в ней трещины, этот эпизод говорил об опасности и был предостережением о том, что поток борьбы готов прорваться и излиться опустошительной рекой на Европу. Бонапарт начал внимательно всматриваться в существующее положение и увидел, что британские войска еще не оставили Египта, и не сдали Мальты ордену Св. Иоанна. По обоим этим предметам были сделаны соответствующие представления британскому правительству и настоятельное предложение поспешить с эвакуацией Мальты.

Министерство так же живо сознавало серьезность положения, которую само усилило своими распоряжениями о задержке сдачи завоеваний, хотя еще и неизвестными Франции. Относительно оставления Египта в распоряжении Турции британское правительство не возражало и на требование французского посланника 30 ноября отвечало, что это не было сделано до сих пор лишь вследствие недоразумений со стороны британского главнокомандующего, которому теперь посланы ясные инструкции. Что же касается Мальты, то к этому вопросу оно относилось иначе. Намереваясь честно исполнить трактат, оно допустило неаполитанский гарнизон на остров, хотя и не в укрепления, и британские посланники при дворах великих держав уже раньше получили, указания просить их гарантировать независимость Ордена. Французское правительство не сделало таких указаний своим представителям. Что бы ни было тому причиной, как говорит Тьер, – небрежность ли Талейрана, или то, что Первый консул предпочитал избавить себя от сопротивления со стороны других держав в случае, если бы ему удалось захватить опять остров, – неприсоединение Франции к требованиям Великобритании заставило Россию и Пруссию отсрочить свой ответ британским посланникам. Совместная просьба Великобритании и Франции относительно упомянутых гарантий была представлена Пруссии не раньше как в сентябре, а царю – даже лишь 3 ноября. К этому времени произошел «швейцарский инцидент», имевший последствием уже описанное выше натянутое положение дел. В ответе своем, данном только 25-го числа того же месяца, царь, прежде выражения своего согласия, требовал таких изменений в политической организации острова, которые серьезно затрагивали цель договора, состоявшую* в том, чтобы независимость острова обеспечивалась как собственным его населением, так и гарантиями держав. В Амьене договаривавшиеся стороны условились, чтобы доступ в число членов Ордена был открыт для прирожденных мальтийцев и чтобы последние занимали по крайней мере половину числа правительственных должностей. В признании этих условий царь отказал, требуя, чтобы решение всех таких пунктов внутренней организации было предоставлено законному правительству Ордена, т. е. Ордену в прежнем его составе.