Кодекс Люцифера - Рихард Дюбель

– Усердие должно быть вознаграждено, мой дорогой друг, – заявил Папа Климент.

– Благодарю вас от всего сердца, святой отец.

Папа просиял.

– Точно.

Кардинал де Гаэте стиснул зубы и подавил улыбку, превращавшую его черепашье лицо в крокодилье. Он сделал сколько шагов вслед за Папой, но затем остановился.

Кардинал Мадруццо, как и остальные присутствующие, склонился в глубоком поклоне и рассматривал мозаику пола.

– Пс-с! – яростно прошипел кардинал де Гаэте, и этот звук эхом отразился от стен огромного зала для аудиенций.

Мадруццо вздрогнул, выпрямился и последовал за улыбающимся и кивающим Папой и своим коллегой с побагровевшим лицом в глубины Города ангелов.

После долгой ходьбы мимо приветливых придворных склоняющихся в поклонах монашек через просторные анфилады комнат, пол в которых был выложен сверкающим паркетом, а на настенных фресках играли солнечные блики, два смущенных кардинала и один Папа, становящийся все более доброжелательным и усердным, достигли наконец помещения, из которого доносились булькающие звуки и стоны.

Папа Климент распахнул дверь помещения.

За стенами Латерана полуденное солнце пылало так жарко и настойчиво, что можно было подумать, будто на дворе август, а не начало марта. Возможно, обоим кардиналам тоже так показалось. Смрад Вечного города донесся до них и вынудил кардинала Мадруццо вытащить носовой платок и закрыть им рот и нос.

Рубаха прилипла к телу кардинала де Гаэте. За все время, пока они шли из Латерана, он не произнес ни единого слова и молча потел, потому что знал: стоит ему открыть рот – и он заорет во все горло.

– Неужели он действительно показал нам кастрата, делавшего распевку? – наконец глухо спросил Мадруццо сквозь платок, все еще не веря в происшедшее.

Лицо кардинала де Гаэте почти почернело от бешенства.

– Мы отошлем сообщение отцу Ксавье, – сдавленно произнес он. – Он должен знать, что мы сели в лужу.

В смерти все равны.

Сенека-младший, «Нравоучительные письма к Лукуллу», XIV, XCI, 16

Крохотное окошко рывком отворилось. «На Андрея уставились два глаза, горящих в темноте. Он попробовал улыбнуться из-под капюшона.

– Опять? – невежливо спросила фигура по ту сторону монастырских ворот.

Андрей растерянно молчал.

– Я спросила: опять, брат? Ты забыл еще что-то? Даже и представить себе не могу что.

Похоже, голос принадлежал пожилой женщине, он был сух и полон цинизма человека, у которого в течение всей жизни не было ни единой возможности укрепить свою веру в доброе начало, заложенное в человеке. Андрей сбросил капюшон.

– Я не монах.

– Вот как.

Не похоже было, чтобы отношение к нему изменилось. Андрей выдавил еще одну улыбку.

– Я хотел бы поговорить с матушкой настоятельницей.

– О чем?

– Речь идет о ребенке.

– Ну надо же, – ехидно заметила старая привратница.

Андрей беспомощно смотрел на маленькое окошко. Его план работал – но только до этого момента. В кармане лежал документ, выписанный верховным судьей Лобковичем, или, точнее говоря, с печатью верховного судьи Лобковича. Текст документа гласил, что его обладатель действует по заданию императорского двора и тот, кто посмеет чинить ему препятствия, несет за это личную ответственность. Во втором абзаце речь шла о том, что императорский двор требует выдачи такого-то ребенка, содержащегося в приюте для детей падших женщин. Императорский двор, верховный судья и податель документа гарантируют дальнейшую безопасность и благополучие ребенка. И речи не могло быть о том, чтобы кармелитки предпочли подчиниться приказам какого-то иностранного монаха-доминиканца, а не непосредственного доверенного лица верховного судьи.

И вот он у цели, но ему никак не удается предъявить документ, потому что дракон у монастырских ворот оказался менее сговорчивым, нежели пес Цербер, охранник ада.[60]

– О каком? Найденном на улице? Или оставленном у порога дома? – Интонации этого голоса могли запросто протравить дыру в мореном дубе ворот.

– Что?

– Почему ты хочешь отдать сюда ребенка? Ты его нашел…

– Нет, – перебил женщину Андрей. – Я не хочу отдавать ребенка. Я хочу забрать его.

– Как? – Андрею показалось, что голос слегка потеплел. – Зачем?

– Зачем?!

– Ты что же думаешь, каждый, кто сюда придет, может забрать ребенка просто потому, что ему приспичило? Откуда мне известно, кто ты такой? Ты, я посмотрю, симпатичный парень, но душа твоя может быть такой же черной, как у торговца рабами, ищущего дешевую рабочую силу для рудников своего господина.

– Младенца, – усмехнулся Андрей, – который будет работать на рудниках?

Привратница помолчала.

– Это ребенок моей жены, – решил зайти с другого конца Андрей, когда молчание несколько затянулось.

Фраза звучала так необычно, что он буквально промямлил ее. Но одновременно он почувствовал, как его переполняет безрассудная гордость. «Моя жена». Разумеется, Иоланта станет его женой – не здесь, не в Праге, где в своей драконьей пещере притаился отец Ксавье и где ни один из них не будет в безопасности. Конечно же, где-нибудь в другом месте.

– Тогда зачем вы отдали сюда собственного ребенка?!

– Когда его отдавали, она еще не была моей женой.

– Вот оно что!

Андрей уже был сыт по горло. Он не для того нацепил на себя чужой капюшон, чтобы его задерживала какая-то старушенция. Он не для того – из чистого подозрения, что уже дважды видел слепого с грязной повязкой на глазу, – потратил половину всех своих денег на корзину яиц, чтобы попросить прохожих отдать ее слепому. «Вон там, видите, с повязкой на глазу, отдайте ему яйца. Может, конечно, он и не захочет принять их, у него есть своя гордость, но я давненько уже передаю ему тайком милостыню. Вообще-то он мой невинный, попавший в беду брат! Заставьте его взять корзину, вы совершите доброе дело!» Он не задержался, чтобы проверить, действительно ли попробует слепой сбежать от готовых помочь рук, но при этом у него возникло тревожное и вместе с тем волнующее чувство, что он начал понимать, к чему приводили ежедневные действия его отца. Так вот: все это он сделал вовсе не для того, чтобы потерпеть неудачу у монастырских ворот.

– Что это такое? – спросила привратница.

– Письмо от верховного судьи Лобковича. Вот его печать, видите? Пожалуйста, позвольте мне пройти.