Правила Дома сидра - Джон Ирвинг

— Я хочу, чтобы у нас родился наш ребенок, — сказал Гомер. — А когда он родится и вы оба оправитесь, мы вернемся. Скажем твоему отцу и Олив, что полюбили друг друга и поженились.

— И зачали ребенка здесь, еще до отъезда?

Гомер, который любил смотреть на яркие и холодные — настоящие звезды ночного мэнского неба, вдруг отчетливо различил очертания будущего.

— Мы скажем, что усыновили ребенка, — сказал он. Поняли, что это еще один долг — перед Сент-Облаком. Я и правда сознаю себя должником.

— Усыновили своего ребенка? Значит, наш ребенок будет думать, что он сирота?

— Конечно, нет. Он ведь наш. И он будет знать, что наш Мы просто скажем, что усыновили. Ненадолго. Ради Олив.

— Но ведь это обман.

— Точно, — кивнул Гомер. — Вынужденный и ненадолго.

— Но может ведь так случиться, что не надо будет говорить про усыновление? Вдруг можно будет сказать правду?

— Вполне может быть, — согласился он. «Вся жизнь — ожидание и надежды», — подумал он и уткнулся носом в волосы Кенди.

— Если у Олив хватит сил принять все, происшедшее с нами и с Уолли, тогда нам не придется лгать про ребенка, правда?

— Правда, — ответил Гомер.

Чего это люди так болезненно относятся к тому, что приходится иногда лгать, подумал Гомер и крепко прижал к себе плачущую Кенди. Верно ли, что Уилбур Кедр не помнит мать Гомера? Верно ли, что сестры Эдна и Анджела ничего о ней не знают? Может, это и верно, но даже если они солгали ему, он никогда их не попрекнет. Ведь это ложь во спасение. Они защищали его. Что, если его мать — гнусное чудовище? Конечно, этого лучше не знать. Сироте нужна не всякая правда.

Узнай Гомер, что Уолли погиб страшной смертью, что его пытали, сожгли заживо или растерзали дикие звери, он никому бы этого не сказал. Будь Гомер доморощенный историк, он, так же как любитель сочинять Уилбур Кедр, придумывал бы к печальным историям счастливые концы. Гомер, который всегда подчеркивал, что врач не он, а д-р Кедр, сам был врачом до мозга костей, но пока еще об этом не подозревал.

В первый вечер, когда начали давить сидр, Гомер с Эверетом Тафтом и Злюкой Хайдом стояли у пресса. Толстуха Дот и ее сестра Дебра Петтигрю разливали яблочный сок по бутылкам.

Дебра дулась, что ее поставили на такую грязную работу, сок проливался, брызгал на платье, настроение портило и присутствие Гомера, с которым она давно перестала разговаривать. Дебра подозревала, что общее горе Гомера и Кенди не просто сблизило их, но и толкнуло друг другу в объятия. И она сухо отвергла предложенную Гомером дружбу. Гомера озадачила враждебность Дебры, он не находил ей разумного объяснения. Наверное потому, что вырос в приюте и чего-то в жизни не понимал. Дебра всегда отказывала ему о том, что выходило за рамки дружбы, так чего же сердиться, что он прекратил запретные поползновения?

Злюка Хайд объявил Гомеру и Эверету, что это его последняя ночь на прессе. Теперь надо неотлучно быть с Флоренс.

— Она вот-вот родит, — объяснил он.

При мистере Розе в доме сидра все было не так. Иначе дышалось в насыщенном запахами брожения воздухе. Конечно, работа спорилась, но все чувствовали напряженность от присутствия человека, чей авторитет непререкаем; и еще — совсем рядом тогда спали или пытались уснуть уставшие за день работники, и от этого казалось, что пресс работает особенно быстро.

Платье на Дебре скоро намокло, и отчетливо обозначилась схожесть фигур младшей и старшей сестры. Плечи у той и другой были покатые, а пухлые руки Дебры грозили вскоре принять размеры подушек, какие облепляли все тело Толстухи Дот. Обе вытирали пот со лба запястьями, не желая прикасаться к лицу сладкими, липкими от сидра пальцами.

В начале первого Олив принесла в дом сидра холодное пиво и горячий кофе.

— Заботливая женщина эта миссис Уортингтон, — сказал Злюка Хайд. — Не только подумала, что нам надо промочить горло, но еще принесла питье, кто какое захочет.

— И ведь потеряла сына, — заметил Эверет Тафт. — Другая вообще ни о чем не могла бы думать.

«Что бы меня ни ожидало, как бы все ни обернулось, я с намеченного пути не сойду», — думал Гомер. Наконец-то в его жизни стали происходить события. Поездка в приют, которую он замыслил, в сущности, освобождала его от Сент-Облака. У него будет ребенок (и, наверное, жена); ему придется думать о заработке.

Конечно, он захватит с собой саженцы и посадит их на том самом склоне, думал Гомер. Как будто Уилбуру Кедру нужны были от него саженцы!

Сбор яблок приближался к концу, дневной свет посерел, сбросившие листья сады почернели, хотя и стали сквозные. На самых верхушках кое-где круглились сморщенные яблоки — свидетели неумения и нерадивости сборщиков этого сезона. Землю уже схватило морозом. За саженцами придется приехать весной, подумал Гомер. Его сад будет дитя весны.

В кейп-кеннетской больнице Гомер и Кенди работали теперь только в ночную смену. Днем Рей уезжал строить торпеды, и Гомер с Кенди свободно предавались любви в доме над омаровым садком. Беременность Кенди позволяла не бояться, и они любили друг друга со всем пылом страстных любовников. Кенди не говорила Гомеру, какое наслаждение доставляет ей их любовь, но себе призналась, что с Уолли ей никогда не было так хорошо. Хотя вряд ли он был в том виноват, закрадывалось сомнение, ведь секс у них был урывками.

«Мы с Кенди скоро приедем, — писал Гомер д-ру Кедру. — Она беременна, ждет моего ребенка. На этот раз никаких сирот и абортов».

— Желанный ребенок! — радовалась сестра Анджела. — У нас будет желанный ребенок!

— Хотя и незапланированный, — сказал Уилбур Кедр, глядя в окно кабинета сестры Анджелы на склон холма, который как нарочно торчал перед носом д-ра Кедра. — И наверное, еще привезет с собой эти чертовы саженцы, — ворчал старый доктор. — Почему он так хочет этого ребенка? Зачем он ему? Как же колледж? Как же высшая медицинская школа?

— Но, Уилбур, разве он хотел когда-нибудь учиться медицине? — задала сестра Эдна риторический вопрос.

— Я знала, что он вернется, — радовалась сестра Анджела. — Здесь его дом.

— Да, здесь, — кивнул Уилбур Кедр. И вдруг как-то непроизвольно его окостеневшая спина выпрямилась, колени слегка согнулись, руки вытянулись вперед и пальцы разжались — как будто он изготовился принять на руки тяжелую ношу. Увидев эту позу, сестра Эдна содрогнулась — ей вспомнился трупик недоношенного младенца из Порогов-на-третьей-миле, забытый Гомером на пишущей машинке. Он протягивал к ним крошечные ручки с такой же мольбой.

— Я очень не хочу уезжать, — сказал Гомер Олив, — особенно сейчас. Близится Рождество, а с ним связано столько воспоминаний. Но есть одно место, есть люди, перед которыми я в долгу. Я так давно не был в Сент-Облаке. А там ведь ничего не меняется. У них, как всегда, во всем нехватки. А сейчас в стране все идет на войну — кто думает о сиротском приюте? Да и доктор Кедр не становится моложе. Там от меня будет больше пользы, чем здесь. Урожай собран, мне фактически нечего делать. А в Сент-Облаке дел всегда хоть отбавляй.