Дар дождя - Тан Тван Энг

– Мне понадобилось много времени, чтобы решиться. Приехать сюда и потревожить ваш жизненный покой не было спонтанным действием.

Она попросила помочь ей подняться.

– Завтра утром я покажу, где ваш отец спрятал кинжалы.

Когда я закончил утреннюю тренировку, она уже ждала меня в панаме, затенявшей лицо, и с лопатой в руке. Я просил ее составить мне компанию на тренировках, и поначалу она так и делала, но потом силы стали ее покидать, и вместо практики она предпочитала гулять по берегу, наблюдая за началом нового дня.

Опираясь на лопату, как на трость, она привела меня на реку, где мы с ней смотрели на светлячков. Несмотря на то что солнце было скрыто облаками и мы шли в тени нависавших над нами деревьев, утро было жарким. Воздух стал прохладнее только у самой реки. Она остановилась у красного жасмина, который посадила моя мать.

– Копайте вокруг него.

– Почему вы так уверены? – Меня снедали сомнения, но в то же время мне хотелось доставить ей удовольствие.

– В том, что вы мне рассказали, было полно подсказок.

Я принялся копать землю вокруг дерева, стараясь не повредить корни. Фута на четыре вглубь лопата ударилась обо что-то, похожее на металл. Я бросил лопату и начал разгребать землю руками и в конце концов вырвал из земли ржавый сундук.

Сундук оказался тяжелым, и мне понадобилось напрячь все силы, чтобы поднять крышку. Внутри, завернутые в несколько слоев промасленной ткани, лежали восемь керисов, собранных отцом. Они все были в хорошем состоянии, если не считать легкого вкрапления ржавчины на лезвиях. Я поднял керис, купленный Ноэлем у низложенного султана, и окунул его в полоску солнечного света. Бриллианты на рукояти разбросали свет по деревьям, и мне показалось, что это вдруг зажглись светлячки, соперничая с сиянием дня. Один из лучиков света затанцевал на щеке Митико.

– Я понимаю, чем они так привлекли вашего отца. Они великолепны. Что вы будете с ними делать?

Я покачал головой:

– Не знаю.

Я сбросил вырытую кучу земли обратно в яму. Под конец у меня разболелись руки. Мы сидели на берегу, а сундук стоял между нами. Во мне росла необъяснимая грусть, и Митико это почувствовала.

Приезд гостьи с катаной Эндо-сана, которую я считал давно потерянной, обнаружение керисов отца – все это, казалось, подчеркивало в моих глазах тот неизбежный факт, что у меня никогда не было выбора. Все было предопределено заранее, задолго до моего рождения. Надежды моей матери, скрытые в выбранном ею и теперь позабытом имени, не оправдались.

Я поделился этим с Митико, и она сказала:

– Если это правда, то вы – очень счастливый человек.

Увидев, что я ее не понимаю, она попыталась объяснить.

– Уверенность в том, что наши судьбы направляет высшая сила, должна давать огромную поддержку. Знание, что мы не просто мечемся по жизни, как мыши в лабиринте, должно придавать смысл жизни. Мне стало бы спокойнее, если бы я знала, что все это, – она постучала себя по груди, – моя болезнь, моя боль и утрата, и да, наша с вами встреча, имеет свою причину.

– Никогда не считал себя счастливым, – упрямо возразил я. – У нас должна быть свобода выбора. Вы знаете стихотворение про две дороги, одна из которых остается не выбранной?[101]

– Да. Оно всегда меня забавляло: кто тогда создал те две дороги?

Над этим вопросом я никогда не думал.

Эндо-сан однажды сказал: «Любой бой вращается вокруг взаимодействия сил», – и я начал понимать, что про войны можно было сказать то же самое. Равновесие сместилось, и силы союзников, утомленные, но упрямые, уверенно наступали на японцев. «Галифаксы» теперь прилетали ежедневно, чередуя бомбы с листовками, в которых рассказывалось об успехах союзных войск. Мы слышали про пилотов-камикадзе, воинах «Божественного ветра», но даже они не смогли остановить наступление. Несмотря на изоляцию в Истане, до меня доходили обрывки новостей. Ход войны читался по лицам слуг.

Я вошел на кухню и обратился к Ацзинь, нашей кухарке:

– Съезди в город и купи мне на черном рынке несколько банок краски. – Я протянул ей пачку банановых денег и сказал, какие цвета мне были нужны.

Через несколько часов кухарка вернулась.

– Айя, сэр, город сошел с ума, все тратят, тратят и тратят. За черствую буханку хлеба просят пятьдесят тысяч японских долларов.

Она вручила мне шесть банок краски, но я велел ей оставить их на площадке под лестницей на чердак, вместе с кистями.

– Все стараются избавиться от банановых денег. Ты знаешь, что это значит?

Она выглянула из окон кухни туда, где стоял переехавший в Истану Эндо-сан, вглядываясь в небо и море через окуляры бинокля.

– Йа-ла, скоро цзипунакуев всех прогонят.

Я пошел в кабинет и вернулся с новой порцией банановых купюр.

– Возьми это и раздай остальным. Потратьте все так быстро, как захотите.

Она расплылась в улыбке и побежала на кухню; вскоре раздались ее крики, созывавшие остальных слуг.

На следующее утро я вышел из своей комнаты и убедился, что Эндо-сан еще спит. Потом отнес шесть банок с краской на чердак, осторожно лавируя между старой мебелью и морщинистыми кожаными чемоданами, на многих из которых по-прежнему красовались наклейки Восточно-Пиренейской пароходной компании, а размер каждого позволял мне улечься внутри. Мои шаги потревожили только молчаливую пыль. Я открыл маленькое окошко и выбрался на карниз. За окном сонно дышал ветер, и солнце, казалось, еще не решило, стоит ли ему подниматься.

Я пополз вверх по отвесным черепичным плиткам на крыше. Страха высоты больше не было. Я узнал, что в жизни были другие поводы для страха, куда важнее. Открыв одну из банок, я окунул в нее кисть.

Мне пришлось карабкаться туда-сюда много раз, и каждый раз у меня перехватывало дыхание. Выкатилось солнце, и меня стал заливать пот. К тому времени, как я закончил, под моим весом треснуло восемнадцать плиток. Но я стоял на карнизе, довольный результатом своих трудов.

На скате крыши, выходящем к морю, откуда часто прилетали самолеты, на поднимавшемся солнце ярко сиял красным, синим и белым довольно примитивный «Юнион Джек».

Больше заняться мне было нечем. Мне запрещалось покидать Истану, поэтому я проводил дни на пляже, глядя на море. В воздухе голодным привидением витало предчувствие чего-то жуткого – и, хотя потом стали говорить, что это был просто плод моего воображения, в том, что я увидел в тот день, я был уверен.

Свет на востоке неба вздрогнул, став ярче, словно кто-то резко прибавил пламени в горелке керосиновой лампы. Яркое до жути сияние пульсировало красным, фиолетовым и невиданными оттенками, которым не существовало названия. На острове Эндо-сана птицы в панике сорвались с деревьев, дружно захлопав крыльями. Меня вдруг охватил холод, шедший из глубины моего существа; я судорожно вдохнул, будто на несколько секунд лишился дыхания. Мир замер в таком гнетущем молчании, что даже волны прервали свой вечный марш на берег.