Ричард Длинные Руки - воин Господа - Гай Юлий Орловский

– Еще шаг – и я перережу ей горло! Все застыли, боясь дохнуть.

Ланселот схватил арбалет, прицелился. Зингильда издевательски захохотала:

– Сэр рыцарь!.. Вы никогда не выстрелите в женщину! А я сейчас же получу корону!

Ланселот скрипнул зубами, арбалет в его руках начал опускаться. Я быстро взял у него из рук арбалет. Ланселот так опешил, что сразу его выпустил.

Я приложил к плечу отполированный приклад. Зингильда презрительно усмехнулась.. Я сказал громко:

– Я уважаю женщин и считаю, что миледи Зингильда абсолютно права: женщины ни в чем не уступают мужчинам. Я выстрелю, если вы сейчас же не бросите нож!

Она выкрикнула победно:

– Вы не посмеете!

Я нажал на спусковой крюк. В плечо отдало. Стальная тетива со страшной силой вытолкнула стальной болт. Стрела ударила Зингильду в руку возле плеча и пришпилила к стене. Нож выпал из ослабевших пальцев.

Она вскрикнула, дернулась, расширенными глазами посмотрела на свою руку, на меня, снова на руку, где зеленая ткань рукава сразу начала окрашиваться кровью. Асмер первым оказался возле Азаминды, Бернард набросил ей на плечи плащ, вместе увели.

Я передал арбалет Ланселоту. Зингильда посмотрела на меня расширенными от ужаса глазами, завизжала. Я выждал, когда она остановится, чтобы набрать в грудь воздуха, развел руками.

– Миледи, права влекут за собой и равные с правами обязанности, увы... Не знали?

Ланселот, ругаясь как грузчик и бормоча извинения, выдрал болт из стены, ухватил нежную руку, все еще пробитую стрелой насквозь, закричал:

– Асмер, Бернард! Скорее принесите что-нибудь перевязать! Миледи Зингильда ранена!

Я указал на него Зингильде.

– Вот видите, как он вас оскорбляет? Все еще не считает вас человеком! А вот я вас уважаю. И считаю, что к вам надо относиться, как вы и хотели, на равных... Хотите, дорежу, как сейчас вон добивают вашего... словом, вашего?

Сигизмунд смотрел на меня распахнутыми глазами, дрожал, как щенок на холодном ветру. В честных глазах была мука, чувствовал, что его сюзерен вроде бы прав, но это все так дико...

Зато Асмер ядовито поинтересовался:

– Дик, а ты знаешь, что ты настоящее чудовище?

Я удивился:

– Я? Спросите Зингильду. Она вам всем скажет, что я совершенно прав. И я ей, со своим отношением к женщине, нравлюсь гораздо больше.

Зингильда посмотрела на меня с ненавистью, отвернулась. На ее руку было навернуто столько повязок, словно под чистые тряпицы подложили подушки. Лицо побледнело и вытянулось, а в глазах поселился страх, которого раньше не было и в помине.

Бернард посмотрел на меня со смесью отвращения и удивления:

– Как ты можешь... так?

Я предложил:

– А ты в самом деле спроси Зингильду. Спроси!

Зингильда метнула в нашу сторону огненный взгляд, в котором растерянности и смятения было больше, чем прежней властности, отвернулась и больше не смотрела в эту сторону. То-то, голубушка, подумал я мстительно. А то все вы хотите, чтобы права были, как у королей, а ответственности, как у, ах, слабых и нежных всего лишь женщин?

Шартреза уже поднялась, пришла в себя, поговорила с Шарлегайлом, ее коричневые глаза отыскали меня.

– Дик, – сказала она с упреком, – у тебя совсем нет уважения... к ценности человеческой жизни!

– Знаю, – согласился я.

– Из какого мира ты пришел?

– Из мира, – ответил я, – где очень много говорят о сверхценности человеческой жизни.

Зингильде набросили на плечи роскошный плащ. Беольдр, дотоле от гнева безмолвствовавший, опомнился, обнял ее за плечи и повел к выходу. Во мне все еще кипела ярость, я не забыл, как она оскорбила принцессу, которой я дал обет служить верно и преданно... и хрен с ним, что потом этот обет мне вернули, я все равно за принцессу любому разорву пасть... или любой зеленой крокодиле, пусть даже красивой. Я обнажил меч и загородил им дорогу.

– Миледи, – сказал я Зингильде и пристально посмотрел ей в глаза, – вы уж скажите мне как равный равному: уважать вас, как не уступающей мужчинам, или же полагать слабым полом?

Ее красивые глаза испуганно метнулись к лезвию моего меча. Пурпурные лучи заходящего солнца осветили его до самой рукояти, даже мне почудилось, что он весь залит кровью.

Бернард гаркнул люто:

– Дик!

– Да, Бернард?

– Это женщина, Дик, ты не видишь?

– Бери выше, Бернард, – ответил я высокопарно. – Она не просто женщина, а человек!

Бернард вскипел:

– Ублюдок! Как ты смеешь такое говорить о женщине?

– Бернард, – возразил я учтиво, – здесь какая-то семантическая путаница. Или мировоззренческая... Но раз ты настаиваешь, я отступаю, отступаю! Оставляем вопрос с открытыми скобками, дабы миледи было о чем подумать. Головой. У таких особ досуга до фига. Но если решит, что у нее есть какие-то привилегии... на том основании, что она женщина... или на том, что она... тьфу!.. красивая, то я приду в ее логово и всех там поставлю так, как поставил ее конюха!

Они прошли мимо, тихие, как мыши. Шарлегайл смотрел на меня с укоризной, качал седой головой. Слуги пытались унести Сира де Мертца, но не могли сдвинуть с места, пока их не набралось с десяток. Еще двое утащили отрубленные ноги, а кровавую лужу засыпали опилками.

Через зияющий, как крик, проход вернулся Беольдр. Лицо его было мрачное, кулаки сжимались в бессильной ярости.

– Плохая весть, ваше величество, – сказал он гробовым голосом. – Пал Кельвинт.

Лицо Шарлегайла исказилось:

– Как? Кельвинт? К нему же не подступиться, там вся крепость на скале, есть свои колодцы, там запасы Цзерна на годы! Приступом его никак, Карлу осаждать и досаждать, а он едва-едва туда привел первые отряды... Колдовство? Магия?

Беольдр покачал головой. Лицо было темное от усталости, а морщины стали еще резче.

– Нет, ваше величество. Верность слову.

– Как это?

– Король Карл примчался под стены Кельвинта с небольшим отрядом, а войско намного отстало. Но король Карл заявил во всеуслышание, что не уйдет из-под стен Кельвинта, пока не возьмет.

Шарлегайл уронил голову.

– И Кельвинт сдался...

– Да, ваше величество. Все знают верность Карла слову.

Шарлегайл долго молчал, потом с губ сорвался едва слышный шепот:

– Что ж... тогда мы скоро услышим о славном Галахаде...

Бернард спросил недоверчиво, голос грубый, но я слышал в нем неподдельную любовь и преданность старому королю: