Адреса любви: Москва, Петербург, Париж. Дома и домочадцы русской литературы - Вячеслав Недошивин

Отель «Иннова», пятый этаж, 36-й номер – последняя конура Цветаевой (Париж, бул. Пастера, 32). Сюда вселили ее вежливые, непроницаемые «кураторы» из посольства СССР. Думаю – из резидентуры НКВД. Тонкие двери гостиницы, сквозь которые она слышала ссоры соседей, неистребимый запах жареного лука в коридоре, коробки, корзины, чемоданы на полу, одежда на гвоздиках по стенам и такой холод (батареи почти не топили), что Цветаева даже спала в вязаной шапочке. А кроме того – запрет печатать что-либо (лишняя компрометация), зарплата мужа «в конвертах», письма его и Али из Москвы (по прочтении – уничтожить) и – минимум контактов. Вот так, без права Мура на школу (из последней его выгнали за «пропаганду социализма»), без права «на завтра, на мечту о нем», она и проживет ровно девять месяцев. Будто в утробе согнутая перед новым рождением – уже на родине.

Бегство Сергея добило ее. «Она сразу ссохлась, – вспоминал Марк Слоним, друг ее, которого она навестила в последний раз (Париж, пл. Леона Гилло, 4). – Я обнял ее, – пишет он, – и она вдруг заплакала, тихо и молча. Просто и обыденно прозвучали ее слова: “Я хотела бы умереть, но приходится жить ради Мура: Але и Сергею я больше не нужна”…» Удивилась и обрадовалась лишь однажды, когда незадолго до отъезда в СССР, возвращаясь в гостиницу, на нее и Мура вдруг налетел сзади, и втиснулся между ними, и подхватил их под руки, представьте, Родзевич. «Вы? Как? Откуда? Вы же должны быть в Испании?», наконец: «Где Вы узнали наш адрес»? О, наивная! Ей, которая второй год ходила на аркане НКВД, и в голову не могло прийти, что он, ее «Арлекин», кажется, был (я обещал рассказать об этом) куда более ценным агентом, чем Сергей, и в силу службы уж наверное знал и про отель, и даже про дату отъезда ее. Не мог не знать. Более того, я считаю, что именно он и втянул когда-то Сергея в работу на СССР, став первопричиной всех бед семьи. Он-то на Советы работал, кажется, всегда.

Я впервые подумал об этом, когда наткнулся на его слова в письме к покойной уже Анне Саакянц, биографу Цветаевой. «Ради бога, не выставляйте меня сторонником белых, – признался ей в 1978-м, – под их господством мне приходилось порой находиться, но я никогда не стоял на их стороне. Мне приходилось разыгрывать роли, являвшиеся прикрытием и имевшие другие, скрытые предназначения». Увы, Саакянц не придала значения его словам, отнесла их в книге в примечания, в сноску. А ведь за ними главное; факт этот станет не щепкой – увесистым поленом в тот костер, на котором сгорит и вся семья Цветаевой, и – сама. Это моя, если угодно, версия.

Да, начальник красного одесского порта, вчерашний мичман Родзевич был схвачен белыми и лично Слащевым, генералом-изувером, приговорен к смерти. Но почему, с какого перепуга белые вдруг помиловали его и приняли в свои ряды? «Под их господством, – напомню, – мне приходилось порой находиться, но я никогда не стоял на их стороне». И не потому ли уже красные заочно приговорили его к смерти, чтобы составить ему, будущему агенту своему, надежное алиби? Да, Эфрон на Лубянке, перечисляя завербованных им, назвал и Родзевича. Но разве нельзя предположить, что последний всего лишь «сделал вид», что его вербует друг, который лишь недавно, в 1931-м, стал агентом ГПУ? Ведь, как известно, – это совсем новый факт! – Родзевич еще в 1921-м, за десять лет до этого, уехал вдруг в Ригу якобы к родственникам и прожил там целый год. Именно в Риге завязывались тогда узелки широкого невода советской разведки, вскоре наброшенного на всю Европу. «Нет, нет, всё не так, – решительно возразила мне в недавнем разговоре та же Ирма Викторовна Кудрова, специалист по Цветаевой. – Эфрон был настолько значительной фигурой, что именно ему было поручено возглавить “Союз возвращения на родину”». Да, дорогая Ирма Викторовна, поручено, но вы не можете не знать, что настоящая, серьезная разведка не ищет публичности, – этот аргумент скорее работает на мою версию, – ведь «Союз возвращения» был вполне легальной организацией. Ведь про Эфрона еще с 1928 года весь Париж говорил, что он «законченный коммунист». Какой же из него тайный агент? А вот про Родзевича мы и ныне знаем буквально крохи.

Умный, суровый, сильный, этакий мачо, он был близок с генералом Орловым, вроде бы начальником всей агентурной сети в Европе, и вместе с ним воевал в Испании. Командовал якобы батальоном подрывников, а на деле, пишут, ничего не «подрывал». Орлов и его помощники, как это стало известно не так давно, по приказу Москвы расправлялись с испанскими якобы «троцкистами», в одночасье ставшими не бойцами с Франко – «пятой колонной», предателями и фашистами. Их и иностранцев, пришедших на помощь испанской революции, тысячами бросят в тюрьмы и убьют. Эти тайны и ныне покруче похищений никому не нужных уже белых генералов в Париже. Об этом и сегодня, думаю, всё известно на нынешней Лубянке, но и сегодня это тайна за семью печатями. Кто пытал и расстреливал Андреса Нина, пламенного руководителя испанской Рабочей партии марксистского единства (ПОУМ), известность которого в Испании была, кажется, уж не меньше, чем у яростной Пассионарии – Долорес Ибаррури? Кто убил сорок членов исполкома этой партии? Тайна! Кто входил в штаб НКВД, работавший в Альбасете? Страшная тайна! Кто был в той машине, из которой на пустынном шоссе около Алькала-де-Энарес под Мадридом выволокли истерзанного Нина и пустили ему пулю в лоб? Вообще – тайна тайн! Читайте мемуары генерала Орлова «Тайная история сталинских преступлений». Но лучше вспомните Оруэлла, его книгу «Памяти Каталонии»! «Где Нин?» – натыкался Оруэлл на метровые надписи мелом и кирпичом, выведенные на стенах Барселоны еще уцелевшими, ушедшими, как и он, в подполье поумовцами. Ныне известны «мелочи»: руководил массовыми репрессиями Орлов, а помогали ему Рамон Меркадер, будущий убийца Троцкого, советские разведчики Эйтингон и Григулевич и, думаю, наш герой, «командированный из Парижа», – Родзевич. Он был близок с Орловым, так пишут, более того, знакомым Орлова был и наш вполне «легальный» работник НКВД Сережа Эфрон – он «готовил» людей к отправке в Испанию и одному из них не только сказал по секрету, что подыщет ему «дело» в Испании «поинтереснее, чем просто стрелять из окопов», но и прямо велел связаться в Валенсии с Орловым, «руководителем опергруппы НКВД»… Всё, повторяю, темно в делах НКВД в Париже, но еще темнее – в Испании. Ясно одно: если Родзевич хотя бы к десяти невинным смертям в Испании имел отношение (а убиты были тысячи!), то и тогда он не просто тайная – зловещая фигура, рядом с кем даже «посвященный» Эфрон – мальчишка, игравший в «шпионы». Хотя почему – «хотя бы»? Именно в десяти убитых Родзевич, наш «подрывник», и признался как-то Муру («пришлось расстрелять»), когда тот по-детски спросит его: убивал ли он врагов Испании? Это тоже стало известно нечаянно – из опубликованных дневников Мура. Такая вот «проговорка» ребенка…

Всё глухо в биографии Родзевича, но всё говорит о том, что «львом» он был железным, а не картонным, как Эфрон. Из фашистского концлагеря Родзевича потом освободят советские войска, но – последний аргумент! – его почему-то не интернировали в СССР, как всех прочих. Дали вернуться во Францию, даже подлечили слегка. Просто в его «работе» не было провалов, как у Эфрона, его не надо было отзывать на родину. И уж не потому ли вспыхнула столь сильная страсть – воистину шекспировская! – между Родзевичем и Цветаевой, что оба никогда, ни разу не меняли убеждений своих в том изменчивом мире? Родзевич – красных убеждений, а Цветаева – справедливых: и к красным, и к белым, к своему небу – одному на всех. Да, любовь как гибель, всё правильно: Родзевич – первопричина ее смерти. Но ведь и гибель – как любовь. Самый страшный круг, трагическая «карусель» души ее… Как в том пророческом кошмаре, который приснился ей перед отъездом… Сон про семью ее и про то, как она – улетала в небо.