Чумные истории - Энн Бенсон

В последний день Адель сказала ему:

— Я улучу благоприятный момент и с глазу на глаз поговорю с Изабеллой о нашей помолвке. Просить у короля моей руки будешь ты, но, умоляю, не заговаривай с ним об этом, пока Изабелла не пообещает нам своей поддержки. Союз с ней нам будет лишь на пользу.

— Теперь я жалею, что был с ней слишком строг, — признался Алехандро.

— Она так занята, что едва ли об этом вспомнит.

Алехандро же, припомнив угрозы Изабеллы, подумал, что сам едва ли разделяет столь безоглядную веру в благородство ее высочества.

— Будем надеяться, ты окажешься права, — не слишком уверенно сказал он.

* * *

Они стояли во дворе, готовые к отъезду, и весенний воздух благоухал соснами и цветами. Легкий ветерок играл выбившейся прядью волос Адели, сверкавших на солнце золотом. Алехандро, склонившись, поцеловал ей руку, как и в первый раз, прижавшись губами к благоухающей коже.

— Я не смогу думать ни о чем, кроме тебя, пока ты не окажешься снова в моих объятиях, — тихо проговорил он.

* * *

Но он не взялся тотчас за выполнение своей задачи и не занялся сбором трав. Не вернулся он и к сросшимся дубам, чтобы найти за ними тропинку к матушке Саре, хотя в глубине души знал, что это было намного важнее того дела, ради которого он отправился в путь.

Нахлестывая коня, несшего его вперед по весенним грязным дорогам, Алехандро их клял почти так же, как сделал бы это настоящий Эдуардо Эрнандес. И страшно обрадовался, когда, несмотря на распутицу, все же обнаружил дорогу, которая ему была нужна и вела туда, где он был всего лишь однажды.

После нелегкой скачки, усталый, он наконец увидел то, что хотел. Его взгляду открылась крохотная церквушка, где он остановился вместе с Кэт и Аделью по пути в Виндзор. Алехандро дернул за шнур колокольчика у входной двери и с нетерпением ждал, пока ему откроют, рассеянно глядя на носки своих башмаков. Сердце его переполнялось то радостью, то отчаянием. Ему доводилось слышать о евреях, кто в надежде облегчить или продлить свою жизнь отказывался от веры отцов. Он всегда презирал их за слабость. Теперь, готовый сделать то же самое, он больше не думал с гневом о них, и сердце его смягчилось, ибо он уже понимал, что есть на свете такие причины, которые могут заставить человека забыть свое имя и отказаться от прошлого.

Однако его жег стыд, и он думал о том человеке во Франции, который погиб на костре, привязанный к позорному столбу, избавленный от мучительной смерти меткой стрелой солдата-христианина. Вспомнил он также и подозрительный взгляд, которым наградил его после этого печального происшествия грубоватый капитан конвоя. «Если бы он знал про убийство лживого кардинала, то это моей душе пришлось бы тогда гореть в земном аду», — подумал Алехандро.

Похоже, ему на роду было написано никогда не испытывать полного удовлетворения жизнью, о чем он сокрушенно сейчас размышлял. Он знал, что, какой бы путь отныне ни выбрал, ему в любом случае придется что-то скрывать и о чем-то жалеть. «В конце концов, — решил он, — их Иисус был всего лишь отступником иудеем, таким же, как и я».

Не успел он додумать эту мысль до конца, как дверь перед ним распахнулась и на пороге появился тот же самый монах, которому исповедовалась Адель. Свеча, горевшая у него в руке, от легкого сквозняка заколебалась, отчего на его суровом лице легли странные жутковатые тени.

— Слушаю тебя, сын мой, — медленно проговорил монах, пристально изучая его лицо.

— Меня зовут Алехандро Эрнандес. Я варвар из Арагона, и мне нужны ваши наставления.

* * *

Два дня спустя, направляясь в Виндзор, он без конца повторял про себя строгие наставления, полученные от монаха. С тех пор как начался мор, в монастырь так редко заглядывал случайный путник, нуждавшийся в утешении или вразумлении, что священник на радостях немного переусердствовал.

Охваченный праведным пылом, монах для начала принялся запугивать Алехандро проклятием и геенной огненной. Тот, разумно решив держать язык за зубами, чтобы не вызывать лишних подозрений, сказал в ответ лишь одно:

— Признаюсь, я грешник, — и не стал уточнять, в чем он грешен. — Пусть это останется тайной, известной лишь Господу Богу и мне, а Господь достаточно умен, чтобы знать, какие грехи могут отпускать и без советов тех, кто сам их совершает, — твердо объявил он стоявшему на своем священнику.

«Больше того, — думал он, уже сидя в седле и чувствуя, как в нем закипает гнев, — нужно быть полным болваном, чтобы поверить во все их догматы, среди которых есть самые что ни на есть нелепые». Например, уверение в том, что счастье небесное можно купить за деньги, казалось ему противоестественной ересью, какую не может принять ни один здравомыслящий человек. А также вся история о так называемой Деве, матери Иисуса Христа, о посещении ее Святым Духом и «непорочном» зачатии находилась, с его точки зрения, за пределами логики.

«Она действительно заслуживает почитания, — рассуждал он мысленно, выслушивая упреки священника, — ибо благодаря ее уму и сообразительности на свет появился потрясающий обман! Девица из бедной крестьянской семьи, нарушившая клятву верности своему жениху, забеременев, выдумала самую невероятную историю, да такую, чтобы потом, когда ее сын вырос, ему поклонялась добрая половина человечества. Ей удалось заставить себе поверить даже обманутого «отца», который помогал его вырастить. Потрясающе! Насколько не похожа она была наверняка на свой портрет, нарисованный церковниками, украшенный нимбом мученичества».

Она была умная и ловкая еврейка, использовавшая все доступные ей средства, чтобы выжить, как и многие из ее предков, а также потомков.

Как Алехандро в том числе. И только мысль об Адели и надежда найти с ней свое земное счастье удержала его от того, чтобы расхохотаться в лицо священнослужителю, предрекавшему ему в этот момент громы и молнии за отказ от исповеди. «Благослови меня, святой отец, ибо я согрешил. Я бездомный еврей, проехавший пол-Европы ради того, чтобы здесь обрести семью, пустившийся в это странствие потому, что был подло предан твоим тщеславным и двуличным епископом, который полностью заслужил то, что получил из моих рук. Я сделал вид, будто принял нелепые верования христиан, чтобы обрести мир и покой, создав семью с женщиной, чья слепая приверженность этой безумной религии заслуживает лучшего применения, ибо она много лучше своих единоверцев! Я исповедуюсь также в том, что против воли обманывал ее, хотя ей известно, что никто не любил и не будет любить ее так, как я».

До того задумался он в своей молчаливой исповеди, что не сразу сообразил, где он, и удивился, снова увидев перед собой зазеленевшие холмы и строгие башни Виндзора. «Вон там, — радостно подумал он, — меня ждет новая счастливая жизнь!» Он вонзил шпоры в бока своему коню, и тот, громко заржав, понесся по склону вниз и дальше, вперед, к стоявшей вдали крепости.

«Аминь, — сказал про себя Алехандро. — Да будет так».