Лицей послушных жен - Ирэн Роздобудько

* * *

Это комната в глубоком подвале, без окон.

Здесь есть железная кровать с тонким шерстяным одеялом, унитаз и один стул. Над головой едва теплится круглая лампочка, встроенная в потолок, она нестерпимо мигает каждые две-три секунды. И от этого начинают болеть глаза, прямо на лоб лезут.

За каменными стенами слышится какой-то шорох. На стуле стоит трехлитровая банка с солеными огурцами. Нам нечасто давали соленые огурцы – только свежие, с грядок или из теплиц.

И поэтому я сразу умяла целых пять штук! Если мне придется здесь умереть, то перед этим я успею съесть их все.

Раньше я думала, что «очистительный карцер» (нас не раз пугали возможностью оказаться в нем!) – это что-то вроде больницы: там чисто и светло и все время в душе есть теплая вода, чтобы помыться и тем самым очиститься. Думала, что туда приходит священник и ведет задушевные беседы, звучит музыка. Думала, что там есть окна…

Здесь нет часов, и поэтому я не знаю, сколько прошло времени. Вообще-то, я не люблю смотреть на часы, мне кажется, что они съедают время: часы, минуты и секунды, принадлежащие моей жизни.

Но сейчас мне становится страшно от того, что я не знаю, сколько я здесь и сколько еще должна здесь пробыть. За какой-то прошедший период времени я спала трижды. Но сон – это тоже из области моих кошмаров: он тоже крадет у людей приличную часть жизни.

К тому же я могла спать и час, и восемь или просто забыться на каких-то пятнадцать минут. Можно считать по огурцам: к примеру, нас кормили три раза в день. Если я сразу съела огурцы, а потом чувство голода возникло не так скоро – прошло полдня. Если настанет ночь, то я вообще не буду чувствовать голода долгое время. А может, кто-то зайдет сюда, занесет воду и еду. И тогда я расспрошу, который час и что будет дальше.

…Но никто не заходит.

Глаза болят от мигания испорченной лампочки.

И очень холодно.

Одеяло не спасает – оно влажное и короткое. Огурцы тоже не спасают от голода. Наоборот, теперь меня мучит жажда. Я пью рассол, но от этого жажда только усиливается. Язык распухает во рту.

Мысли путаются. По периметру комнаты бегает что-то серое. Я так думаю, что это мыши. Или у меня рябит в глазах. Или рябит внутри закрытых глаз, ведь я все время стараюсь опустить веки, чтобы защититься от мигания света.

Госпожа Директриса сказала, что здесь я должна очиститься и подготовиться к общему осуждающему собранию. Но я не знаю, что должна делать, чтобы очиститься и чтобы подготовиться.

Пить хочется все нестерпимее.

И я не могу думать ни о чем, кроме стакана воды.

Интересно, сколько времени человек может прожить без воды? День или два?

И сразу ли он умирает или сначала сходит с ума? Ловит мышей и пьет их кровь? Облизывает холодные стены и влажный пол? Раздирает свои сосуды?

…Что это – бред или правда?

Вижу перед собой красивую черноволосую девушку в нимбе света, она держит в руках небольшой серебряный поднос. На подносе стоит стакан с водой.

Я тяну руку, но не могу дотянуться. Очаровательная девушка смотрит на меня с ужасом и не делает ни шагу вперед. И я опять закрываю глаза: это призрак.

Но желание вновь увидеть стакан с водой заставляет меня поднять толстенные тяжелые веки. И снова передо мной вырисовывается прекрасная девушка с подносом в руках. За ее спиной сияет свет. Такой, что мне опять хочется закрыть глаза.

Но я борюсь, борюсь изо всех сил. Сажусь на кровати, тру глаза, заставляю их смотреть.

Девушка не исчезает.

Более того, я постепенно начинаю узнавать ее.

Лил!

Это она стоит передо мной со стаканом воды.

– Попей, Пат, – тихо говорит Лил. – Госпожа Директриса сказала, что тебе нужно выпить это до дна.

Она протягивает ко мне руки с подносом.

И я вижу ее глаза…

Они мигают, как эта лампочка, в них светится нетерпение. Вижу, что ей крайне необходимо, чтобы я выпила. Взгляд у нее острый, ресницы черные-пречерные и пушистые, глаза – как паучки в окружении этих пушистых и длинных ресниц. Ловят меня, приманивают серебряным подносом.

– Лил… – говорю я, еле шевеля губами. – Лил, это ты забрала мой телефон…

Черные глаза округляются, наливаются ужасом.

Лил трясет головой и подступает ко мне.

– Выпей, – говорит она. – Пей немедленно!

За ее спиной через приоткрытую дверь льется и сияет свет. Возможно, он и не сияет, ведь там всего лишь длинный коридор, но этот свет указывает мне путь. И первая ступенька на этом пути – ничего не брать из рук того, в ком сомневаешься! Это не записано в нашем Уставе, никто не учил нас этому, но какая-то свежая и неожиданная сила поднимается во мне, как волна.

Ничего не бери из рук того, в ком сомневаешься!

Лил смотрит на меня своими глазами-паучками и, наверное, видит что-то такое, отчего ее рот открывается в немом удивлении. Я улыбаюсь и мои утомленные жаждой пересохшие губы брызгают кровью. Я знаю, что сделаю в следующий момент!

Свет за спиной Лил манит меня.

Я что есть силы подбиваю поднос со стаканом. Он летит в лицо Лил, вода заливает ее раскрытый рот, слепит глаза. Я выскакиваю в коридор и плотно закрываю за собой тяжелую дверь, набрасываю на нее железный крючок и бегу, бегу по коридору. Только бы скорее добраться до щели в живой изгороди.

С меня хватит. Хватит.

Хватит…

На лужайке в густом нестриженом газоне возятся дети.

Женщина преклонного возраста, сидя в шезлонге возле высохшего или просто пустого бассейна, пытается пересчитать их, шевеля губами: «Один… два… А где Даня? Ага, вот он… Три… Настя? Куда она подевалась…»

Она кудахчет уже минут десять. Пересчитав детей, снова погружается в свое вязание. И опять поднимает глаза на малышей: выполняет поручение родителей. Она давно знает каждый уголок этой лужайки, этого сада и этого большого дома на берегу реки.

Дети прыгают перед ее глазами и в глазах, как мячи.

И только один не доставляет ей хлопот.

Это мальчик, сидящий в коляске с большими колесами с обеих сторон. Он жадным взглядом наблюдает за играми разбойников. Все его тело, подвижное, но некоординированное, тянется туда. Движения, не управляемые мозгом, кажутся беспорядочными и беспомощными.

Этот мальчик болен. И женщина с тревогой наблюдает за ним. В ее взгляде – такая же плохо скрываемая зависть к его здоровым ровесникам.

Перед лужайкой – тропинка, ведущая к пляжу, за ней – большой дом. С каждой стороны которого – по две двери. Это отдельные входы в дом. Очевидно, дом был перестроен с целью сделать несколько отдельных помещений.