Девушки на выданье. Бал дебютанток - Вероника Богданова

После долгого времени мне пришлось встретиться там с адмиралом Ф. Ф. Беллинсгаузеном и женой его Анной Дмитриевной, которой я восхищалась с детства. Домой мы вернулись довольно поздно. Утром я проснулась от разговора в соседней комнате между отцом и тетушками. Услышав имя Паткуля, я стала прислушиваться.

Тетушки советовали отцу положить конец его ухаживанью; он слишком молод, говорят, ветрен, и, как это часто бывает в большом свете, молодежь ухаживает для препровождения времени, а с моей пылкой, экзальтированной натурой я могу полюбить его серьезно, и если он не имеет намерения жениться на мне, то обманутая надежда может очень повлиять на мое здоровье. Отец старался успокоить их, утверждал, что, положа руку на сердце, он не заметил, чтоб я отличала Паткуля от других.

Я кашлянула в доказательство, что проснулась, вскочила, оделась живо, вышла веселая в столовую. Поздоровавшись со всеми, налила себе чай, не показывая вида, что услышала разговор.

III

Возвращение из Кронштадта. – Встреча с Паткулем. – Разговор с отцом. – Бестактность полковника. – Неожиданная отсрочка нашего отъезда из Петербурга. – Первая пахитоса. – Рассказы Паткуля про царскую фамилию. – Пожар Зимнего дворца. – Собачка фрейлины Бороздиной. – Кусочек лимона. – Стихи Мятлева. – Разговор с ним. – Представление отца наследнику цесаревичу. – Разбитый мундштучок. – Предложение Паткуля. – Объяснение с ним. – Мое согласие. – Отъезд из Петербурга

Простившись, мы уехали из Кронштадта. Подъезжая к столице, я услышала, как ямщик сказал: «Они здесь, вон с той стороны окно спущено». Тетушка по глухоте, а отец за скрипом колес не слышали разговора ямщика и, увидев меня раскрасневшейся, спросили, не холодно ли мне и не поднять ли окна.

В эту минуту подъехал Паткуль, поздоровался, сказал, что караулил нас на взморье целый час, думал, что прозевал нас, подъехал сначала со стороны поднятого окна, сквозь которое ничего не было видно, и только благодаря ямщику узнал, что это мы. Тут отец, конечно, догадался, что я раскраснелась не от холода, а совсем от другой причины.

Высадив tante Nathalie у подъезда дома, где она с отцом своим, а моим дедом, Спафарьевым, остановилась, мы поехали к себе в сопровождении милого всадника. У подъезда он соскочил с лошади и, держа ее одной рукой, другою открыл дверцы и помог нам выйти из кареты. Должно быть, отец был так наэлектризован советами тетушек, что, поблагодарив Паткуля, не пригласил его войти. Это было не только невежливо, но даже бесчеловечно; я не вытерпела и напомнила отцу, чтобы он попросил его войти отдохнуть и обогреться, а человеку приказала поводить и подержать лошадь.

Когда мы вошли в гостиную, отец, устав сидеть в продолжение двух часов, прислонился к столу у зеркала и стоя разговаривал с гостем; тогда я попросила позволения пойти снять шляпу, сказав, что вернусь сейчас. Это был один предлог, шляпа вовсе не мешала мне; но надо было во что бы то ни стало вызвать тетушку Траверсе, познакомить ее с ним, чтобы она, по крайней мере, посадила его, сама же я не смела, раз что отец или не желал этого, или не догадался сам. Тетушка сейчас же вышла вместе со мной, я представила ей Паткуля; он поцеловал ей руку, не подозревая, что это та самая особа, у которой он поцеловал руку в маскараде и которая так добродушно выдала меня.

Наверно, он оставался бы долго и забыл о своем коне, беседуя с тетушкой и со мной, если бы наконец отец, вынув из кармана часы, не напомнил мне, что пора одеваться; это был точно намек: «а вам пора убираться».

При прощании тетушка просила его бывать у них, прибавив, что муж будет очень рад познакомиться с ним.

В карете, когда отец отвозил меня к m-me Шевич, я призналась ему, что слышала весь разговор его с тетушками, просила его быть совершенно спокойным на мой счет, в недостатке скромности и сдержанности с молодыми людьми он упрекнуть меня не может. Напомнила ему все сделанные мне раньше предложения, в которых, по просьбе моей, приходилось отказывать то ему, то тетушке Catherine. Это могло служить доказательством, что я вовсе не тороплюсь выходить замуж, а если когда-нибудь выйду, то не иначе, как по любви. Ухаживаниям Паткуля я не придаю никакого серьезного значения и ничего себе не воображаю, как это предполагают тетушки. Доказала ему, как он был невежлив, не предложив ему войти и отдохнуть, после того как он, ожидая и провожая нас до дому, озяб и устал.

– Видно, советы тетушек подействовали, – сказала я, – потому что это было так мало похоже на тебя, что мне за тебя было совестно, и я пошла попросить тетеньку выйти в гостиную и принять его любезнее.

При этом я поцеловала отца и сказала:

– Скрывать от тебя не хочу, что из всех, которых я видела, мне только нравится Паткуль. Я не заглядываю вперед, но предупреждаю тебя, если и он со своей стороны полюбил меня и сделает мне предложение, то если ты не дашь мне своего согласия, я пойду в монастырь, это я тебе обещаю.

Отец засмеялся, поцеловал меня и сказал:

– Глупенькая, кто же искреннее может желать твоего счастия, как не я, твой отец!

Карета остановилась и прервала нашу задушевную беседу. Выпустив меня, он поехал дальше.

Я с большим удовольствием проводила время у m-me Шевич, несмотря на то, что, кроме нее и двух далеко не молодых ее падчериц, я редко встречала у нее кого-нибудь из посторонних. Им нравилось, с каким оживлением я рассказывала обо всем, с кем танцевала, что говорила; жалобы на Мятлева, на его шутовские выходки веселили их и заставляли хохотать иногда до слез.

Войдя в этот день в гостиную, я застала М. X. с каким-то полковником; она познакомила меня с ним. После нескольких любезных фраз, которыми он удостоил меня, он сказал, что может сообщить мне добрые вести из Ревеля. Полагая, что добрые вести касались моих родных, я спросила, видел ли он бабушку и здорова ли она. На это он ответил, что не был у нее, не быв знаком в доме, но может передать нечто для меня приятное, а именно: что сестра Паткуля, m-me Паткуль, приезжает на днях сюда и везет брату письмо отца с разрешением на его женитьбу.

Эта бестактность превзошла все остальные. Обратившись к m-me Шевич, я сказала:

– Вероятно, полковник не расслышал моей фамилии и принимает меня за другую.

Сделав ему при этом короткий и серьезный поклон, я вышла в другую комнату, где застала обеих барышень, бросилась на стул и расплакалась. На вопрос их, что случилось со мной, я рассказала им о сообщении полковника, прибавив:

– Чем заслужила я такое неуважение к себе?

Обе не знали, как и чем утешить меня, целовали, повторяя несколько раз:

– Quel imbécile!

После ухода полковника М. X. вышла к нам и, узнав причину моих слез, сказала:

– Soignez vos yeux et nе faites pas attention aux paroles des sots.

Да! Это легко было говорить им, а я это долго забыть не могла. Я осталась у них до вечера; беседа шла о том о сем, но между разговором невольно возвращались au manque de savoir vivre полковника.