Хемлок, или Яды - Габриэль Витткоп

Майор Палмер задумался.

— Почем знать?.. Нервная система - головной мозг и так далее -полностью разрушена... Но это может растянуться еще надолго.

— Он получил разрешение на переезд в Великобританию, с оплатой всех расходов для него самого и его семьи?

— Так точно. Но слух об увольнении по причине общего паралича ложный. Официально его отправили в отставку из-за «непригодности к службе по причине общей слабости».

Пару недель тому Эдвард сделал все возможное, чтобы вернуться в Великобританию, но теперь, в беспокойном тумане собственных мыслей, внезапно спохватился. Захлебываясь ячменным супом, которым пытался его накормить санитар, и потоками собственной слюны, Фулхэм изрыгал обвинения: он отказывался возвращаться в Англию, где лорд Дерби, королева Мэри с приспешниками из Адмиралтейства поклялись уничтожить его и уже готовили для этого свои яды. «Зрачки и впрямь странно расширены, - размышлял санитар, - хотя, конечно, ни королева Мэри, ни приспешники из Адмиралтейства...»

В ту пору Эдвард стремительно менял решения: делал вид, будто уезжает, затем неожиданно передумывал, а немного спустя опять воодушевлялся. Едва на чем-либо остановившись, он тут же раскаивался, но, дав задний ход, вскоре снова совершал прежний шаг.

«Ах, дорогой Генри, если б я только предвидела все эти неудачи, все эти проволочки, я бы никогда не стала покушаться на его несчастную жизнь... И боюсь, что нам с тобой придется безропотно смириться с судьбой - так, будто мы никогда и не встречались...»

Чувствуя, что на этом свете свободы уже не видать, Августа вновь заговорила о необходимости расстаться. Но когда Генри Кларк получал письма, в которых приводились эти сомнения, его страсть разгоралась еще сильнее. Он представлял себе замшевые ботики цвета шампанского с головокружительными каблуками, длинные голенища, обшитые таким же черным, как союзка, блестящим кожаным кантом, и шелковые шнурки с обтрепанными кончиками. Кларк написал об этом без обиняков, и Августа размякла, оттаяла, потеряла от желания голову. Сам же Генри решил ускорить события: Фулхэмы должны переехать в Агру, где он подыскал им подходящее жилье. В письме от 5 октября 1911 года (единственном, что Августа забыла уничтожить), он изложил свой план и призвал на помощь Господа - инстанцию, к которой часто обращалась и она сама.

Джойс застыла на пороге комнаты, как вкопанная, не в силах оторвать взгляд от Генри. Она смотрела на мужа в упор: тот был в дезабилье, с обнаженным безволосым, слегка матовым торсом - отливавшие синевой волосы растрепались, когда он сбрасывал рубашку, валявшуюся теперь на полу. Джойс видела босые ступни и смуглые ноги, на которые спускались плиссированные оборки ба-

тистовых панталон с завязанной бантиком светло-розовой шелковой лентой. Ткань слегка раздувалась над коленом - на худосочных бедрах Генри Кларка, томно очерчивая бедра Августы, - сминалась и комкалась в промежности, пропитанная его и ее испариной. Они соприкасались второй кожей, покрывавшей первую, пропитанной тонким слоем пота и выделений.

— Вон отсюда!

Без единого слова Джойс захлопнула дверь. Подобного она даже вообразить не могла.

В тот же день Кэтлин случайно заметила в руках матери незнакомое нательное белье. Она лишь увидела, как исказилось лицо Августы - странное, пугающее выражение, с которым девочка никогда прежде не сталкивалась. Кэтлин бесшумно удалилась: она очень рано наловчилась оставаться незамеченной, хотя ее никто этому не учил, и хотя никто ей этого не говорил, поняла, что мелькнувший предмет мог принадлежать только лейтенанту Кларку.

Эдвард Фулхэм лихорадочно суетился и постоянно твердил (впрочем, каждый знал о его привычке повторять все по несколько раз), что его отвезут в Агру, чтобы добить там окончательно. Проведывая мужа, миссис Фулхэм действительно говорила об Агре и заверяла, что переезд пойдет ему на пользу.

— Агра меня погубит, - вздыхал бедняга, вцепившись в руки санитара.

— Да нет же, - убеждал лейтенант Кларк, порой приходивший его навестить.

По правде говоря, обстряпать дельце в Агре было гораздо сподручнее: Фулхэмов там никто не знал, так что скоропостижная смерть Эдварда не породила бы досадных слухов и не привлекла бы внимания властей. Почти смирившийся с судьбой Эдвард сильно ослаб, и санитарам пришлось нести его до машины на руках. Пока ждали на вокзале ночного поезда, Эдвард еще раз повторил, что не хочет уезжать из Мирута, но, когда его втаскивали в купе, оставался внешне спокойным.

Прибыли на рассвете. Опять вокзал - пожизненная обитель индийских бедняков, место на краю света, где факиры изрыгали десятки бильярдных шаров, влезали по подброшенной в воздух веревке, заклинали манговое дерево, протыкали стержнем себе язык. Путешественники побрели по красно-белому, точно туша в мясной лавке, городу с терзавшими зрачок колоннадами, башенками в могольских шлемах, реальными поверхностями и воображаемыми пространствами, где линии перспективы соединялись в подвижные геометрические фигуры, которые непрерывно дробились на закручивавшиеся кривые, похожие на молодой цветок хлопчатника, строение хромосомы или траекторию океанских течений. Невероятный город, зыбкий и бесплотный, точно хрупкая раковина, которую, казалось, можно пройти насквозь, был при этом жестоким, и в его атмосфере витало что-то подозрительное, пугающее.

Кларк снял для Фулхэмов бунгало на Меткаф-роуд, 9. Оно принадлежало профессору Сафдару Нахару, жившему на противоположной стороне улицы с двенадцатью детьми: самого младшего слуги всегда носили на руках, у него было только одно ухо, а вместо второго - лишь отверстие без ушной раковины. Этот изъян необъяснимым образом зачаровывал, и когда младенец устремлял на гостя непроницаемый взор обсидиановых глаз, приходилось подгибать воротник, чтобы тот не закрывал обнаженное жерло у виска.

Бунгало было ничем непримечательным, за исключением того, что сюда часто наведывались привидения. Это казалось его неотъемлемым свойством, и профессор Сафдар Нахар, изо всех сил старавшийся прослыть человеком порядочным, учитывал эту местную особенность при определении размера арендной платы. Солнце заливало ослепительной белизной мечевидные листья дерева ашока и неутомимых пальмовых белок, но сад не был таким уж засушливым, пусть там и тянулись длинными рядами растения в горшках и перевешивались через забор судорожно горбившиеся акации.

Все комнаты сообщались между собой и просматривались из конца в конец, но были при этом большими и довольно темными. Ванная из серого бетона - не такая деревенская, как в Мируте, - непосредственно примыкала к жилому крылу и напоминала казарменный нужник. В столовую с извращенной старательностью снесли все предметы роскоши - обитые малиновым плюшем продавленные стулья плесневели вокруг огромного поддельного чиппен-дейловского стола, над которым от дуновений панкхи взметалась пыль. Единственной архитектурной достопримечательностью бунгало был прямоугольный закуток, расположенный в северном углу веранды и захватывавший холл, от которого его отделяли лишь четыре колонны из красного дерева, увешанные зеркалами. Древесина поблекла, а на позеленевшей амальгаме выросли темные папоротники сырости. Плетеные кресла с подушками в цветочек, тиковые столы, латунные подносы с чеканкой, коллекция местного оружия на стене дышали ветхостью и унынием. С первого же дня прямоугольный закуток стал излюбленным местом Августы.