Огненные цветы - Стефани Блейк

– А почему папа опять уходит?

– О черт! – Брайен отпрянул от кровати. – Мы разбудили ее.

– Да нет, это она во сне, – успокоила его Равена. – Удивительно, что именно сейчас ей такой сон приснился. А может, и не удивительно. Сердцем она знает, что ты здесь. Ладно, пошли, а то еще действительно проснется.

Освещая себе путь, они пошли в комнату графа. Все было как во сне: старые, до боли знакомые спальные покои, массивная дубовая кровать, спинка которой уходит чуть не под теряющийся во мраке высокий, как в соборе, потолок, большой шелковый балдахин. Живо, словно это было только вчера, Брайен вспомнил, как ребенком входил в этот ласковый приют, где отец с матерью делили тогда супружеское ложе.

Я боюсь грозы, мама. Роджер говорит, меня молнией убьет.

Сейчас отец неподвижно лежал на кровати, сложив на груди руки, как покойник. Даже смотреть на него было страшно. Надувная кукла, из которой выкачали воздух.

– О Боже! – прошептал Брайен. – Да я в жизни не узнал бы его, если бы ты не предупредила. Сжалься над нами, Господи, возьми его поскорее к себе.

Равена склонилась над стариком и мягко тронула его за плечо. Он сразу же проснулся, моргая глазами от яркого пламени свечи.

– Что, уже утро, дорогая? Тогда зачем свеча?

– Нет, батюшка, еще не рассвело. К вам пришли, потому и разбудила.

Граф со стоном закатил глаза:

– Черт, этот врач не дает покоя даже ночью. Пусть уходит. Скажи ему, что я умер.

– Вижу, отец, чувства юмора ты не потерял, – ухмыльнулся Брайен.

Граф вздрогнул, с трудом приподнялся на локтях и близоруко прищурился.

– Это ты, Брайен? – просто, будто виделись они только вчера, спросил он.

Нынешней ночью время съежилось и годы превратились в дни.

– Да, отец, это я. – Брайен присел на край кровати. – Не напрягайся, лежи.

– Скажешь тоже, лежи, когда любимый сын к тебе пришел! – Он вытянул костлявую руку и прикоснулся к Брайену. – Да, это и впрямь ты. Живой. Знаешь, я никогда не верил этой болтовне, будто ты сгорел в каком-то там сарае. Чтобы тебя, хитрована, заманили в ловушку какие-то английские придурки-торгаши? Да быть того не может. Ну и как же ты оказался здесь? Амнистия вышла?

– Неужели тебе хоть на минуту пришло в голову, что мой брат это допустит? – засмеялся Брайен. – Амнистию паршивой овце в стаде?

– Действительно, дурацкий вопрос. Да Роджер скорее голову тебе оторвет и выставит на всеобщее обозрение, насадив на пику. Он ведь не знает, что ты вернулся?

– Понятия не имеет.

– Между прочим, ты мне все еще не сказал, что привело тебя сюда.

– Помимо всего прочего, желание сказать отцу и матери, что я люблю их, что они в сердце моем и памяти всегда и что в тяжкую минуту от этого присутствия становится легче.

– Рад слышать это, сынок. Ну а что еще?

– А еще я приехал за своей любимой женой и дочерью.

Старик снова вздрогнул и слабо ударил в ладоши:

– Видит Бог, я никогда не сомневался, что Сабрина – твой ребенок. В ней так много твоего, хотя чего именно, сказать затрудняюсь. Просто в ней я вижу тебя. Точно так же как некогда видел себя в тебе, и это согревало мое сердце.

– Глазам своим не верю! – негромко проговорила Равена. – Да он уж сколько недель не был в таком ясном уме! И силы откуда-то взялись.

Эти слова не предназначались для ушей больного, но слух у него был острый.

– Ха! Разве не говорил я тебе, девочка, что Бог щедро одаряет тех, кого готов призвать к себе? Так умирать легче. – Граф лукаво взглянул на сына. – Но ведь и это еще не все, верно, Брайен? В Ирландию тебя привело и что-то другое, не только сыновняя, да мужняя, да отцовская любовь?

– Ты прав. Я вернулся заплатить свой долг родине. Слишком много времени я просто баклуши бил. Свобода Ирландии!

Почти прозрачная ладонь слабо легла на его руку, и в этом прикосновении сосредоточились великая человечность и великая любовь – любовь и человечность, разлитые во всем мире.

– Благодарение Богу, ты вернулся домой. Домой.

– Брайену надо еще повидаться с матерью, батюшка, – сказала Равена. – Скоро рассветет, и Роджер может вернуться с минуты на минуту. А вы засыпайте.

– Да-да. – Все еще не отнимая руки у сына, граф закрыл глаза. На губах у него заиграла ангельская улыбка. Ровно дыша, он заснул.

Брайен высвободился и вновь сложил отцу руки на груди.

Равена думала, что, увидев сына, которого больше четверти века считала мертвым, Тереза О’Нил закатит настоящую истерику. Да и Брайен ожидал того же. Тем больше было их удивление, когда выяснилось, что слабая, больная, вечно склонная к ипохондрии женщина наделена, оказывается, крепким духом.

Разумеется, она расплакалась и принялась гладить сына по лицу, пока он наконец не взмолился:

– Ма, ты же мне всю кожу сдерешь.

– Сынок, милый, ну как ты мог, ведь мы сколько уж лет тебя оплакиваем.

– У меня не было выбора, мама. Меня чуть ли не с овчарками искали и здесь, в Ирландии, и в Штатах. Я – гнилое яблоко, как любил говорить мой брат Роджер.

– Роджер! Роджер! – в отчаянии всплеснула руками Тереза. – О Господи! А ну как он застанет тебя здесь?

– Получит щелчок по носу.

– Как ты можешь так шутить? Да стоит ему только пронюхать, что ты дома, как тебя по рукам-ногам свяжут и в темницу швырнут.

– Вот уж чего бы мне меньше всего хотелось – так это быть связанным. Но не волнуйся, ма. Ухожу. Скоро увидимся, – сказал он, обнимая ее на прощание.

– Не надо рисковать, Брайен. Лучше мне вовсе не видеть тебя, чем увидеть мертвым.

– В следующий раз я буду здесь с благословения королевы Виктории. Меня оправдают.

– Ты действительно веришь в это, Брайен? – спросила Равена, прощаясь с ним у заднего хода.

– Как в то, что вижу тебя сейчас. Такой день придет, это я тебе точно говорю. Быть может, я и не доживу до него, но когда-нибудь Ирландия будет свободной.

Они обнялись и расцеловались. В этом поцелуе не было жаркой страсти – были горечь, и нежность, и тоскливая сладость.

– Любовь моя, – прошептал Брайен.

– Счастье мое. – Равена поцеловала его в шею.

Она долго еще стояла на пороге полуоткрытой двери, глядя, как Брайен широко шагает в сторону садовой аллеи, где была привязана его лошадь. Но вот он исчез в тени деревьев, и она услышала удаляющийся топот копыт. Равена закрыла дверь и вернулась в дом.

Она поднималась по лестнице, ведущей в большую залу, когда через парадный вход в дом ввалился Роджер. Сапоги его были забрызганы грязью, брюки и рубаха измяты, а левый рукав разорван. Полковничью шляпу с плюмажем Роджер держал под мышкой.