Фитнес для Красной Шапочки - Татьяна Полякова

— К тебе, — буркнула я.

— Тогда пойдем. — Через полминуты мы устроились застолом напротив друг друга. — Выпьешь что-нибудь? — спросил он.

— Воды, — ответила я. Он кивнул бармену, и тотпринес нам два стакана минеральной воды. Пока мы ждали парня, я смогла какследует рассмотреть Николая Петровича. За пять лет с момента нашей последнейвстречи он не похорошел. Набрал лишних килограммов шесть, физиономия приобреланадменно-равнодушное выражение. Уголки губ презрительно опущены, взглядотсутствующий. Я мгновенно почувствовала раздражение, в этом смысле прошедшиепять лет ничему меня не научили. Меня раздражало все: то как он сидел, каксмотрел, как манерно встряхивал рукой, прежде чем взглянуть на часы, раздражалии сами его руки со свежим маникюром, с широкой ладонью и короткими толстымипальцами, на безымянном сверкал огромный бриллиант в обрамлении изумрудов.Что-либо нелепее и представить было невозможно, да еще тяжелый браслет сподвеской в виде черепа. Раздражение очень быстро сменилось стойкимотвращением… И с этим типом я пришла говорить. О чем? Пустая трата времени.

Он разглядывал меня и, наверное, тоже злился.

Правда, на его физиономии какие-либо эмоции не отразились. Ямолчала, и он молчал. Я потому, что собиралась с силами, а почему он — мненеведомо. Может, ему нравилось наблюдать, как я ерзаю на стуле, подыскиваяслова? Эта мысль любви к нему во мне не прибавила, и я невпопад брякнула:

— Нам надо поговорить.

— Слушаю, — кивнул он без намека на какой-либоинтерес.

— Я хочу уехать, — злясь все больше и больше,начала я. — Мне необходимо продать квартиру, на это уйдет время…

— Хочешь, чтобы я помог? — спросил он, повертевстакан в руке.

— Хочу, чтобы ты оставил меня в покое, — рявкнулая, а ведь давала слово, что буду держать себя в руках, и вот пожалуйста, стоилоэтому уроду появиться, и все обещания насмарку.

Мелех поднял брови, глядя на меня с удивлением, точно ясморозила невероятную глупость, и спросил:

— Что ты имеешь в виду?

— Прекрати, — зашипела я, торопливо оглянулась ивздохнула, призывая себя успокоиться. — Меня уволили с работы…

— А я здесь при чем? — Теперь на его лицепоявилось недоумение. Он пожал плечами и отодвинул стакан, а я перегнулась кнему и заговорила еще тише:

— Хочешь сказать, что обошлось без тебя?

— Ты спятила, — обиделся он. — Тебя уволили сработы, а какое я могу иметь к этому отношение, раз работаешь ты не на меня?Может, ты просто не справлялась?

— Может, — немного поскрипев зубами, согласиласья.

— Вот видишь… Значит, ты просишь меня помочь тебе сквартирой? — продолжил он.

— Я прошу не мешать, — поправила я, но он необратил на мои слова внимания.

— Куда собираешься перебраться?

— Пока не решила.

— Тянет к перемене мест. А что у тебя с шеей? —без перехода спросил он. Я машинально коснулась рукой пореза и опятьусмехнулась:

— Тебе должно быть об этом хорошо известно.

— Мне? — Он вроде бы искренне удивился.

— Давай поговорим откровенно, — выставив впередладонь, точно защищаясь от него, сказала я. — Чего ты хочешь?

— От жизни? — хмыкнул он.

— Нет, от меня.

— От тебя ничего. — Он вроде бы опять удивился.

— Прекрати, — вновь рявкнула я. — Можем мыпоговорить откровенно?

— А я что делаю? Только твоя откровенность большепохожа на бред.

— Серьезно? Стоит мне устроиться на работу, какоказывается, что у фирмы проблемы, и меня увольняют по сокращению штатов, хотяв другом городе со мной такого не случалось. Допустим, наш город особенный и тыдействительно ни при чем…

— Вот-вот, — кивнул он. — А если так оно иесть, о чем говорить?

— Слушай, — не выдержала я, — в конце концов,я тебе жизнь спасла, хотя бы и в благодарность…

— Вон оно даже как, — присвистнул Мелех. —Ну, спасибо тебе. Кстати, я в долгу не остался, хотя ты из тех, кто добра непомнит.

— Насчет добра в самую точку, — усмехнуласья. — Ты его столько сделал… Так вот, давай забудем друг о друге. Ты мненичем не обязан, а я тебе. Хорошо?

— Ты так говоришь, как будто я досаждаю тебе своимприсутствием, а между тем мы встречаемся впервые за пять лет. Кстати, ты совсемне изменилась, выходит, жизнь тебя ничему так и не научила.

— Николай, — вздохнула я, — я пришлапоговорить… Допустим, у тебя имеются причины вести себя таким образом, то естьпортить мне жизнь, мне они неизвестны, но я готова признать, что они есть идаже в каком-то смысле справедливы.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — удивился он.

— Ладно, — кивнула я, неожиданно вспомнив словаЮры о том, что писать заявление — напрасный труд. Похоже, что и разговаривать сэтим сукиным сыном — затея наиглупейшая. Я резко поднялась. — Извини.

Он схватил меня за руку, хмуро глядя мне в глаза, япопыталась освободить руку, но он держал ее крепко.

— Что это за шрам на шее? — спросил он серьезно.

Я засмеялась, покачала головой и ответила:

— Сегодня у меня был гость. Очень неприятный тип. А этоон оставил мне на память.

— Сядь, — кивнул Мелех, — и расскажи, в чемдело.

Я села и рассказала, хотя не видела в этом смысла, потомучто была уверена: о моем госте он знает лучше меня.

— Как он выглядел? — разглядывая свои руки,спросил Николай Петрович. Я подробно описала блондина, Мелех слушал, кивал,затем минут пять сидел молча, размышляя. — Вот что, — наконец изрекон, — думаю, тебе не стоит оставаться в своей квартире. Переезжай ко мне.

— Что? — растерялась я.

— Переезжай ко мне, — повторил он, глядя на меня,не моргая. Я развела руками:

— Что значит — «переезжай»?

— Чего ж непонятного? Поживешь у меня, пока я во всемразберусь и все улажу.

— Спасибо. Я думаю, уладить все не так трудно, тебестоит лишь слово сказать.

— Ты всерьез думаешь, что его послал я?