Без аккомпанемента - Марико Коикэ

Юноша усмехнулся, погасил спичку и бросил ее в пепельницу.

— Опять намастурбировал чего-то и продает. Тяжелый человек. И ты это специально купила? Небось, сто иен отдала?

— Ага, — сказала я. — Сто пятьдесят. Еще пятьдесят иен дала сверху.

— Серьезно? Ну ты даешь! Какому-то избалованному уличному поэтишке подарила пятьдесят иен?

— А что такого? В конце концов мы тоже разным людям врем, что якобы собираем пожертвования, а потом на эти деньги пьем кофе и едим рамэн.

Сидевшая передо мной Рэйко повернулась назад и криво ухмыльнулась.

— Да вот они, все здесь, — я выставила подбородок, указывая на места перед нами. — Мои подруги. Мы все трое очень скверные девочки.

— Старшая школа? — спросил юноша. Я кивнула и подняла вверх три пальца: — Третий класс. Старшая женская школа S.

— А это госпожа Кёко Нома, — вмешалась Рэйко. — Роза Гевальт[20]нашей школы. Позвольте вас познакомить.

— Ого! — воскликнул юноша и с интересом удивленно взглянул на меня. — Кто бы мог подумать.

Я сразу поняла, что такой ответ был не более чем данью приличию. К тому же сказано это было таким тоном, каким взрослые хвалят отличившегося малыша. Мне такое отношение не понравилось, и я обиженно отвернулась.

— Роза Гевальт… Потрясающе, — сказал он, будто желая сгладить неловкость.

— Ничего потрясающего. Просто игра слов.

— Получается, что в женской школе S тоже создана антивоенная лига?

— Ну не то чтобы настоящая лига. Просто нам не нравится школьная форма, и мы хотим потребовать от администрации школы разрешения приходить на уроки в обычной одежде.

— И ты не иначе председатель комитета?

— Да, что-то вроде этого.

— Речи толкаешь?

— Думаю, что скоро придется.

— Значит, ты председательствуешь в комитете, покупаешь книги уличных поэтов, выступаешь с речами, участвуешь в сходках и демонстрациях… представляю, как тебе интересно…

— Что?

— Жить.

Я засмеялась, стараясь придать своему смеху ироничный оттенок.

— Вы так говорите, будто я маленький ребенок. Я имею в виду вашу манеру…

— Я не хотел, — улыбнулся он и виновато потупил взгляд. — Извини, я правда не хотел тебя обидеть.

Такое откровенное раскаяние меня несколько обескуражило. Я закрыла сборник стихов, положила его в сумку и сунула в рот сигарету. Юноша тут же протянул мне коробок со спичками, но я лишь сказала спасибо и зажгла огонь, воспользовавшись своими спичками.

«Неприятный тип», — подумала я, хоть и сама не понимала, что же меня в нем так раздражает. Обычный молодой человек, с которым я впервые встретилась. Ничего такого, что могло бы меня разозлить, он не говорил. Ведет себя вполне по-джентльменски. Все эти сражения, антивоенные движения, демонстрации, сходки и прочие инфекции, которыми, как корью, были заражены все представители молодого поколения того времени, явно обошли его стороной. Но почему все это приводило меня в такое негодование — я не понимала.

Я молчала, нервно затягиваясь сигаретой. Юноша спокойно достал из кармана рубашки вечное перо и снял с него колпачок. Вынув из-под стакана с водой картонную подставку, он начал что-то писать.

Он написал слово… канон. Синие чернила мгновенно начали расплываться, увеличивая и утолщая каждую букву.

Затем он выставил картонку вперед, так чтобы ее увидели его спутники, сидевшие через проход. Длиннолицый юноша посмотрел на надпись и равнодушно кивнул. В этот момент я впервые смогла рассмотреть его лицо. Оно поражало своей холодностью и красотой. Или лучше сказать… оно было несчастным. Гладкая кожа, зачесанные назад каштановые волосы, тонкие губы, словно рассеченные острым ножом. Единственно чего в этом лице было не найти — так это того, что у людей принято называть эмоциями.

Сидевшая с ним рядом девушка с прической «под Сесиль» насмешливо сказала:

— Ватару-сан, опять «Канон»? И не надоедает?

— Нисколько, — ответил первый юноша, которого назвали Ватару. Девушка игриво пожала плечами, с подозрением взглянула на меня и снова повернулась лицом вперед.

Ватару передал картонную подставку с надписью одному из работников кафе — крупному усатому мужчине, похожему на медведя. Мужчина молча взял подставку и скрылся за стойкой.

— Сейчас ты услышишь очень хорошую музыку, — неожиданно обратился ко мне юноша. — Я заказал «Канон» Пахельбеля[21].

— Пахельбеля?

— Ты его не знаешь?

Я честно ответила, что не знаю. Он снова посмотрел на меня с удивлением.

— Это стыдно не знать? — спросила я.

С еле заметной улыбкой юноша медленно покачал головой. Его устрашающе черные зрачки застыли на мне, словно прикованные. Подражая испорченным девочкам, я перевела взгляд в потолок и выпустила большую струю дыма. Юноша больше ничего не говорил.

Музыка, которая играла до этого, наконец закончилась, и из динамика послышался шипящий звук от иглы, опущенной на новую пластинку. «Канон» оказался тихим и очень красивым произведением. Высокие звуки скрипок и низкие басовые ноты то громоздились друг на друга, то снова разбегались, словно это была нескончаемая игра в догонялки. Как будто волны, что набегают и возвращаются.

Я глубоко вздохнула, наслаждаясь возникшим в теле ощущением истомы и приятного онемения. Мне казалось, что я уже где-то слышала эту музыку, и в то же время как будто слышала ее впервые. Я подумала, что мне следует что-то сказать, и, повернувшись к юноше, произнесла: «Красивая пьеса». Сказав это, я тут же пожалела, что не выразила свои впечатления в более изысканной манере, но юноша лишь растянул губы в формальной улыбке, слегка кивнул и после этого ни разу на меня не посмотрел.

Когда «Канон» закончился, Джули обернулась назад и сказала:

— Пойдем уже потихоньку. Есть очень хочется.

Я согласно кивнула и поднялась с места. Не глядя на нас, юноша принялся о чем-то шептаться со своим приятелем, сидевшим через проход. Сесиль со скучающим видом курила сигарету.

Длиннолицый юноша посмотрел на меня. Поймав направление его взгляда, Ватару тоже оглянулся.