Бездна смотрит на тебя - Надежда Лиманская

Две мужские фигуры, как ни в чём не бывало, спокойно удаляются прочь.

Голова Саломеи просто раскалывается, гудят ноги. Вадим, встречая её, выразительно поцокал языком. В ответ почти шёпот:

— Устала, как видишь! Что у вас?

— Почему не звонила? — недовольно. — Я несколько раз…

— Отключила, чтобы сосредоточиться! — Не глядя на мужа. — Представляешь, о чём, вдруг, загрустила? Листаю папки, а сама… — Подняла глаза. — Стыдно признаться! О море, об отдыхе! — Вадим недоверчиво взглянул на неё.

— Нет! Ты подумай только!

— О-о! — протянул. — Если так, ты, действительно, сдала! А ведь это только начало! Сколько ещё тебе предстоит! Со здоровьем, дорогая, не шутят! — Взглянул. — Знаю!

Банально и «пошло»! Как о здоровье, так — «пошло»! — Посмотрел в лицо. — Весь день — кофе?

Кивнула бледным лицом.

— Значит так! — Вадим, словно кому-то, угрожая, громко произнёс. — Если дело пойдёт дальше, таким вот образом, — мы летим на море! И чихать я хотел! — Упрямо. — Моя жена мне дороже, чем…

— Дюша! — подняла усталые, но радостные глаза, — результат есть! Небольшой, но…

Саломея вкратце сообщила обо всём, что удалось узнать.

— Идём обедать — ужинать! Кирилл нас ждёт за столиком. Отдохнёшь, а там и я тебе кое-что зачитаю! Совпадёт, значит, мы на верном пути!

— Что бы я без вас делала!

Далеко за полночь. Воздух наполняет комнату хвойным ароматом, слегка тормошит лёгкие портьеры. Разложив исписанные листы четвёртого «а» формата на широкой кровати, Саломея с мужем сидят по обеим её сторонам, — там ещё не заняли место разбросанные листы.

— Ого! — восхищается она. — И ты всё это сам? Не стал наговаривать на диктофон?

— Ты же терпеть не можешь аудио-«произведения»!

Саломея усмехнулась. Взяла, протянутую мужем, чашку.

Вадим, надев очки:

— Нет, ты послушай! «… Но гораздо больше беспокойства руководству страны доставляли волнения строителей и рабочих, мобилизованных по оргнабору. Отряды мобилизованных, так называемый оргнабор, — были по своей сути коллективами без внутренних социальных связей». Но главное, заметь. — Вадим поднял палец. — «Они становились группами с неформальной полукриминальной организацией». — Дальше. Взял несколько листов. — «В пьяной драке с местными жителями, приняли участие двести рабочих.» Дальше. Казахстан, Архангельская область, Усолье — Сибирское, Самбиековские Шахты, Бобруйская область, Московская область». В этих массовых волнениях избивали друг друга и всех подряд лопатами, молотками, табуретками, камнями. Поножовщина, погромы, самосуд. Все эти массовые, в общем, и беспорядки, основанные на «новостроечном синдроме», происходили по одному хулиганскому стереотипу поведения людей, ставших оголтелой и неуправляемой толпой. Только один конфликт — Кемеровская стачка…»

— Погоди, Вадим! — Сделав глоток, вернула чашку назад. — История личности! Думаешь, всё же, «это» отсюда? Как-то связано?

— Ничего я не думаю! Признаться, не вижу связи! — Демонстративно зевнул. — Я хочу спать! Ты просила отыскать материалы, исторические документы, я нашёл. Мне посоветовали книгу одного автора. Я сделал выписки. Кстати, она основана на докладных записках КГБ прокуратуры СССР. Делай с этим, — кивнул на разложенные листы, — что хочешь! Да, ещё! — спохватился. — Любопытные вещи я нашёл! Для общего, так сказать, развития. Нет, ты послушай! «… В результате своей борьбы они получили, добились» и так далее. — Отложил несколько листов. — Вот интересно! «Но это не означало, что «целинно — новостроечный синдром» изжил себя! К началу шестидесятых годов о подобных конфликтах уже не прочтёшь. Этот синдром принял другие формы, трансформировался. Ведь большая часть этой молодёжи росла в годы сталинского террора, воспитывалась в детдомах, ФЗУ, некоторые успели побывать в лагерях и колониях. Именно свой полукриминальный жизненный опыт они привнесли в жизнь и быт новостроечных городков в Казахстане, Сибири и на Дальнем Востоке, а через строй и оргнабор — в Советскую Армию…».

— Вон как! — воскликнула Саломея, вскочив. Сон как рукой сняло. — Кемеровская стачка! Детские дома, колония… Детская колония! Как же я сразу не догадалась! Ты на это намекаешь?

— Моля! — Взмолился Вадик. — Ну, допустим! Намекаю! — Стал убирать бумагу, не глядя на нумерацию страниц. — На сегодня — всё! Я — спать!

Россия. Сибирь. 1949 год.

Она снова в поезде. Подальше от того места. Плохие люди не поняли её. Ей казалось, — всё из-за продуктов, которых не хватало. Всем хотелось есть. У них были свои дети. До неё не было никому дела. Нашёлся дяденька, пожалел. Отпустил тогда ночью, дал на дорогу горбушку хлеба, две мёрзлые варёные картофелины, показал короткий путь на железнодорожную станцию. Сколько было за два последних года таких вот поездов, станций.

— Идём, — обратилась к ней тощая проводница с грустным лицом, — чаю выпьешь, согреешься! Расскажешь о себе. Много вас таких кругом!

Лучше бы она промолчала! Услышав «таких», Валентина опустила глаза, что-то кольнуло внутри. Осколок льда всколыхнулся. Холод, как ей казалось, стал пробираться всё выше, — туда, где рот, нос, глаза. Выше, глубже, — в самую середину головы. Плакать не хотелось. Слёзы испарились. Она исподлобья взглянула на женщину. Болезненного вида, плохо одета, — у Валентины не вызвала ни малейшей жалости. Но детский, нежный голосок произнёс в ответ:

— Спасибо, тётенька! Вы очень добры!

Та взглянула в широко распахнутые, казалось, наивные синие глаза. Девочка открыто улыбнулась в ответ. Проводница отметила про себя: черты лица незнакомой девочки говорили о хорошем, благородном происхождении. Вслух произнесла:

— Видать, тебя хорошо воспитала мать!

Про мать не надо было вообще…

Напившуюся чаю с баранками, проводницу потянуло в сон. Она взглянула на маленькие ручные часики с мутным стеклом.

— О-о! Конечная станция через два часа! Посплю немного! И ты, Валюша, давай на верхнюю полку! Замёрзнешь, — возьми одеяла там же! Проверки уже не будет!

«Часики, пожалуй, можно на хлеб поменять! Ещё останется!». Оглядела купе, глаза непроизвольно искали… Что-нибудь тяжёлое… Ещё раз взглянула на спящую проводницу. Проснулась, когда состав сильно дёрнуло, под вагоном раздался скрип. Всё умолкло. Тишина. Валентина посмотрела в окно. Станция. Конечная. Заглянула на нижнюю полку. Лунный свет пробежал по тёмной мерцающей лужице возле головы проводницы. Состав ещё раз дёрнуло. Валя поднесла к глазам часики, посмотрела на циферблат. С ума сойти, два часа ехала с мёртвой тётенькой. Ей был знаком сладковатый запах крови, но из-за холода в купе не пахло. Пора выбираться.

Ночь провела на вокзале. Ей не надо было ничего просить. Ни у кого! Её вид, трогательный и печальный, синие большие глаза на бледном, точёном, правильных черт лице, — тронули бы любого, кого угодно, будь у него даже вместо сердца, камень.