Ватиканские Народные Сказки - Андрей Дубровский

Конфузно всё как-то вышло.

Однажды сказочник пошёл делать фотографическую карточку на пропуск в Библиотеку Всех Книг (БВК). В фотографической мастерской его крайне заинтересовал процесс чудесного появления изображения, когда фотографический мастер наводил на человека деревянный ящик с дыркой и заставлял сидеть недвижимо несколько минут, потом уходил в тёмную комнату и появлялся оттуда с портретом. Порасспросив фотографического мастера, как всё это получается, сказочник написал две сказки.

Однажды высоко в альпийских лугах, которые окружают Ватикан, собирал цветы для своей кельи иеромонах Алоизий Гаддер. (Так проводя время в душеспасительной прогулке, набрёл Алоизий на вышедшую из земли бромосеребряную желатиновую эмульсию. В те благословенные времена ватиканцы были нестяжательными, посему иеромонах не побежал тут же домой за лопатой и заступом, дабы выкопать и присвоить, а в простодушном удивлении склонился над сим явлением, чтобы получше рассмотреть его. И о чудо! На сём бездушном куске стал постепенно проявляться нерукотворный образ Алоизия. Правда, был он как-то слишком негативен, – по крайней мере, сам Алоизий не был так скептичен к себе. Сия негативность образа весьма смущала Гаддера в его окончательном решении: является ли случившееся творением Божьим или делом рук дьявола. Не решив сам, Алоизий побежал за помощью к игумену монастыря, предварительно накинув на изображение свой плащ, дабы с картинкой ничего не случилось.

Игумен пожелал видеть то, о чём захлёбывался иеромонах, и уже на месте вынести вердикт. Но задержал их неожиданно начавшийся дождь. Собственно дождь не был непреодолимой преградой, но поскольку на днях произошёл взрыв на химической мануфактуре, выбросивший в атмосферу половину таблицы Менделеуса, попадать под осадки без желания мутировать было не рекомендовано. По завершении дождя, игумен и иеромонах побежали смотреть диковинку. Они подняли плащ и увидели то самое негативное изображение на куске бромосеребряной желатиновой эмульсии. Но что более изумительно, они увидели совершеннейшим образом позитивное изображение на мокром от химического дождя плаще Алоизия. Соломоново решение напрашивалось само собой, и поскольку игумен был старше по званию, он его и изрёк: негативный образ – творение дьявола, позитивный – Господа.

Но игумен и иеромонах пребывали в затруднении по поводу того, как должны развиваться события дальше. От этих сомнений и раздумий их избавил сам Папа. Дело в том, что в тот день под злополучный дождь попал ничего не подозревавший Папа Бенедикт XVI, V. Химические осадки лишили голову Папы растительности, а открытие Гаддера – будущего. Было громкое расследование, в результате которого химию объявили лженаукой, а химикам предложили покаяться. В числе прочих мер, была предана анафеме и гелиография – так назвали открытие Гаддера-иеромонаха, дабы то, что предавалось анафеме, имело название.

А ещё оказалось, что сей кусок бромосеребряной желатиновой эмульсии вовсе не вышел из земли, а его обронил ремесленник с химической мануфактуры. Но, наверное, врал, чтобы стяжать этот кусок себе и пропить его в ближайшем кабаке…

Сказочник немного подумал и продолжал:

…Но Гаддер, познав радость открытия, не желал угомониться. Соблазн создания нерукотворных образов снедал его. Хотел он, в гордыне своей, сравняться с ангелами небесными. Потух огонь страха Божия, снедавший его доселе… и прочая, и прочая.

Затворившись в своей келье, иеромонах долго оттуда не выходил, разве что только на самые главные молитвы, которые случались не часто. А прильнувшие к его двери любопытные монахи из молодых слышали только его напряжённое сопение. Наконец, затворник вышел, держа в руках деревянный ящик. В одном торце ящика была дырка, а другой вообще был съёмный. Собрав всех в трапезной, Алоизий провозгласил, что отныне способен создавать нерукотворные образы. Ну, почти нерукотворные: отверстие в торце было будто бы окошечком, а внутри ларца маленький гомункул рисовал на противоположном съёмном торце то, что видел через это окошечко. Изобретение понравилось всем, даже строгому и не склонному к суетным новшествам игумену монастыря. Спустя несколько дней, кажется, вся братия сделала свои светописные портреты «для потомства» (выражение, имевшее в монастыре, конечно же, переносное значение). При монастыре даже открыли светописное ателье, где важные синьоры со своими супругами делали чудо-портреты, при этом мужчины принимали героические позы с целеустремлёнными взорами, а их половины женского полу принимали позы всё более романические, возвышенные. И все они стоически выдерживали многоминутную неподвижность.

Но опять всё напортило неразумие человеческое! В один из великих церковных праздников, вкусив чрезмерно плодов Диониса, неугомонные молодые монахи, воспользовавшись тем, что Алоизий крепко спал, похитили на некоторое время светописный аппарат. Утром Гаддер к своему ужасу достал из своего аппарата не благообразные портреты, но портреты срамных и причинных мест. Иеромонах был в мегагневе, но кого ему следовало предать страшной, но заслуженной каре, он не знал. Эту роскошь знания виновных, благодаря снисходительности автора, имеем мы с вами, а он не знал. Всю эту конфузную историю Алоизию так хотелось замять, но всё-таки раньше него далёкие от богоугодности картинки увидел один монашек, любивший ябедничать. И всё закончилось как обычно: затею с нерукотворными образами решили поскорей предать забвению, Алоизию предложили покаяться и впредь запретили под страхом отлучения заниматься сочинительством хитроумных механизмов.

Совсем некстати всё это вышло: ведь Алоизий начал было уже мечтать, забираясь в самые дебри монастырского сада, о том, как наименуют когда-нибудь его изобретение в честь создателя – Гаддеротипией.

Сказочнику были не по нраву последние нововведения Папы, но поскольку он был достаточно лояльным чиновником папского аппарата, то дилемма «нрав или долг» решалась для него однозначно в пользу последнего. Посему он сел за письменный стол, раскурил трубку и написал очередную сказку, о необходимости которой ему намекнул один из прелатов.

Однажды Папа Мизерикордий II, который окружал Ватикан своей неусыпной заботой, решил искоренить в государстве всяческое курение. Но поскольку человек он был (а Папы, надо заметить, тоже люди) мягкий и сердобольный, то не стал он издавать указ о жёстком и тотальном запрете курения, с наказанием отступников отречением от церкви и отсечением конечностей, превышающих XXX сантиметров. Папа поступил иначе: на очередном пленуме кардиналов Мизерикордий выступил с программной речью, в которой осудил всякокурение. С трибуны Папа обратился к собравшимся делегатам, и ватиканское телевидение разнесло его пламенную проповедь во все уголки электрифицированного Ватиканского государства:

«Испокон веков, ещё не ведая истинного Бога, люди стремились как-нибудь умилостивить своих иллюзорных неистинных богов. Они лишали жизни, данной Всевышним, людей и животных, дабы принести их в жертву идолам своих ложных вероучений. Они сжигали эти жертвы, чтобы, согласно их заблуждениям, дым от жертвоприношений питал богов.