Академия родная - Андрей Ломачинский

Любой курсант-медик сорок сороков раз проклинал строевую подготовку. Хотя чего греха таить – даже на самых суровых курсах, где начальники были слишком военные, строевая занимала в самом крайнем случае этак одну десятую от нормы любого командного училища. Академию этот факт вполне устраивал, а вот Ленинградский округ нет. Всякое училище и любая офицерская академия Ленинграда три раза в год (Седьмого ноября, в День Революции; Первого мая, в День Солидарности; и Девятого мая, в День Победы) на Дворцовой Площади парадным маршем ходят. И вот захотелось штабу округа нашу ВМА туда включить. По правде сказать, Академия свою лепту тоже во всесоюзные празники вносилa – в оцеплении стоялa. То есть наш курсант три раза в год работал живым забором, а на большее строевой выучки не хватало.

Получил наш строевой отдел приказ и призадумался. На подготовку около месяца. Стали строевики все курсы гонять – лучших искать. Отобрали. Сделали сборную-солянку из офицеров 1-го Факультета, затем «краснопогонников», вслед за ними «небеса-летуны», а замыкают «мореманы». Красивая группа получилась. На тренировочных маршировках вполне нормально топала. До последней репетиции. Дождь в ту ночь был страшный. По времени – снегу бы давно лежать, а Дворцовая в лужах глубоких.

Идут всякие училища – только буруны по лужам. Вода на брусчатке как горная река под строевым шагом пенится. Идет Академия – тишь да гладь. Строй «академиков» как по команде перед каждой лужей расходится и ее аккуратно обходит. А что – по воде мокро топать! Посмотрел на это командующий округом из своего кабинета, что прямо над аркой был, и в гнев. Ногами своими маршальскими по паркету топает и орет: «Чтоб этот позор мне столбом стоял – двигаться этим лекарям на параде категорически запрещаю!»

Говорят, что в шестидесятых запретили из-за того, что половина строя не в ногу шла. А вот в восьмидесятых из-за лужи – это точно. Нам приказ разъяренного командующего перед строем зачитывали.

И правильно. Традиция у нас такая – что касается «строевой», то не более чем в оцеплении постоять. Кстати, неплохо время проводили. Каждый сознательный курсант обзаводился пустым контейнером для донорской крови. Очень удобная штука! «Глюгицир», жидкость-консервант, сливается, в пустой пластиковый пакет наливают пол-литра водки, после чего вешают его на внутренней стороне шинели под мышкой. Никто не заметит. Пластиковая трубка выводится в рукав. На двоих курсантов в оцеплении достаточно одного пакета. Легонько прижимая пакет рукой, живительную влагу подают по трубочке через рукав прямо в рот замерзшему и жаждущему «оцепленцу». И греет, и веселит! Нет, в оцеплении определенно лучше, хоть и дольше.

На следующем семестре началась у нас трудная наука – оперативная хирургия и топографическая анатомия, или по-нашему «оперативка с топочкой». Этой кафедрой заправлял профессор, полковник медслужбы Нечай. Была у профессора Нечая одна привычка – он на своих лекциях всегда чаек прихлебывал из здоровой белой кружки. И был на той кружке красивый рисунок Петропавловского Шпиля и именная надпись с другой стороны – что-то мелкими буковками, а потом фамилия довольно крупно, так, что со скамеек в аудитории прочесть можно было. Мы на Факультете тоже чайком баловались. Правда, кружек с дарственными надписями у нас не было и чай мы хлестали из чего придется.

Учился у нас на курсе один курсант, Саня Хутиев, или просто Хут. Хут был мало известен за пределами нашего курса (исключая женские студенческие общежития Ленинграда). А профессор Нечай наоборот – был весьма известен – председательствовал он в каких-то высоких научных кругах, где всякие именитые хирурги ему свои докторские диссертации на рецензии посылали. Наверное в этих кругах профессору его знаменитую кружку и изготовили. Но вот однажды у Хута появилась точно такая же кружка, как у профессора Нечая. Да и на обороте этой кружки красиво написано «НЕЧАЙ». Правда, без мелкого текста. Хут эту кружку очень берег, сам чай из неё никогда не пил и никому не давал. Мы думали, что эту кружку ему сам Нечай подарил, или он ее как-то иначе у профессора надыбал. Ну и само собой разумеется, что такую реликвию беречь следовало.

Пошли мы как-то раз в Хутовскую комнату на вечернее чаепитие. Чаёк грузинский, батон с маслом, кусковой сахар-рафинад – всё как полагается. Народу человек пять-шесть собралось, на всех тары не хватает. Чай готов – ведерный кипятильник трёхлитровую банку до кипения быстро доводит. Как обычно, солдатским ремнём банку схватили, надо разливать. Смотрим, на Хутовской тумбочке кружка «Нечай» стоит. Заглянули в кружку, изнутри коричневый налет – значит, всё же Хут её использует. Самого Хута в этот момент на курсе не было. Он, как обычно, вечерами на стороне со студентками предпочитал рюмкой чая баловаться. А, была не была, наливаем чай в кружку «Нечай». В этот вечер многие из неё чайка попили.

Пришел с гулянки Хут. Увидел свою кружку на столе, хватает её и сразу чай в форточку выливает со словами, что ему эта кружка кружка срочно нужна и чай из неё пить нельзя. После этого берёт кружку и ещё что-то из своей тумбочки и идёт в умывальник. Мы думаем, во как Хут обиделся, даже чая допить не дал – наверное, пошёл свою реликвию отмывать.

Через пару минут возвращается Хут. Совсем не злой, вполне довольный. На морде написано, что хорошо погулял, явно давление в семенных пузырьках не мучает.

– Хут, ты уж извини, что кружкой Профессора Нечая попользовались.

Хут начинает ржать:

– Ну вы, мужики, даёте. Профессора Нечая! Ха-ха! Да я эту кружку за 30 копеек в Гостином Дворе купил.

– А надпись?!

– А что надпись? Я её на Микробах сделал – там есть такие буквы-переводилки, специально фарфор подписывать.

– Хут, а на хрена ты профессорскую фамилию написал? Писал бы сразу «Иванов, Начальник Академии», или лучше вообще «Министр Обороны!»

– Мужики, вы чё?! Какая фамилия?! Русским же языком специально для вас всех написано «НЕ чай».

– НЕ чай?! – и точно, «не чай», между словами места чуть больше, чем между буквами.

– Когда я с блядохода прихожу, то я в этой кружке в марганцовке член полощу!

Какое-то чаепитие стрёмное получилось, без обычного удовольствия…

Гулянки гулянками, но на втором курсе еще изучают биохимию, науку сложную. Формулки там – как карта города! На кафедре биохимии была одна женщина – доцент Инга Стефановна Гавриленко. И считался этот препод самым грозным. Курсанты её боялись, уж очень она любила отработками закидывать. Неизвестно почему ещё задолго до моего поколения к ней приклеилась кличка «Хромосома». Да и после нас никто её иначе как Хромосомой не называл.

Раньше начальником той кафедры был академик генерал Борис Фёдорович Коровкин. Как только мы пришли на биохимию, этот дядька ушёл в отставку и переехал в Москву. Но перед своим уходом умудрился одну вещь сделать – накатать новый учебник по биохимии в соавторстве с неким профессором Т.Т. Березовым из МГУ. Этот учебник вышел в середине семестра, был довольно толковым, и что самое ценное – последнее новьё, кладезь свежей информации. Хромосома своего бывшего шефа боготворила. Она нам постоянно рассказывала о его научных достижениях, заставила нас немедленно сдать старые учебники Збарского и немедленно получить новые. В её речи «учебник биохимии» означал учебник Збарского и иные пособия. Новый учебник она почтительно и несколько смешно называла «Тэ-Тэ Березов и Бэ-эФ Коровкин». Только так. И от нас требовала, что бы мы его также называли. И называли, чтоб не гневить Хромосому понапрасну.