Груз 200 - Андрей Воронин

Глеб медленно двинулся в сторону Краснопрудной, поглядывая по сторонам и мысленно раскладывая по полочкам то, что он знал, и то, о чем мог только догадываться. Кто-то в Чечне занимался печатанием фальшивых долларов, причем в масштабах, исключающих всякую возможность самодеятельности. Это не нолики к десяткам подрисовывать, это целое производство. Глеб криво улыбнулся. Чего там только не производят! Нефтяные скважины во дворах, перегонные кубы в сараях, самодельный бензин, а теперь вот – доллары домашней выработки, отличающиеся от настоящих только тем, что на самом деле они поддельные. Подрыв экономики противника путем выброса на рынок огромных масс фальшивых денег – старый фокус, проверенная тактика. Вместе с масштабами производства это поневоле наводит на мысль, что тут действовал не предприимчивый частник. Это – часть политики, один из фронтов продолжающейся уже шестой год войны.

Слепой покачал головой. Фактически ему предлагали отыскать Масхадова и спросить, не он ли организовал фабрику по производству фальшивок. А если президент Ичкерии возмущенно ответит, что он тут ни при чем, придется отправиться на поиски Хаттаба или Басаева и взять интервью у них… Ничего не скажешь, веселая перспектива!

Сразу за универмагом “Московский” Глеб увидел открытое кафе и решительно свернул туда, вспомнив, что перед уходом даже не выпил кофе. За спиной у него, клокоча двигателем, медленно прокатился милицейский УАЗик: стражи порядка патрулировали злачные места в поисках легкой добычи. Слепой слегка поморщился, как от зубной боли: все-таки на свете было и есть немало неприятных вещей и явлений помимо плохой погоды.

Оказалось, что в забегаловке, куда он наудачу завернул, можно было выпить неплохого кофе, сваренного по-турецки – именно так, как любил Глеб. Помимо кофе, здесь имелся весьма широкий ассортимент горячительных напитков, так что пристальное внимание патрульных ментов к этой точке общепита было вполне объяснимо. Глеб снова посмотрел на часы и после недолгого колебания заказал к кофе пятьдесят граммов армянского коньяка – не для храбрости, а просто потому, что это было вкусно.

Все столики в крохотном зальчике оказались заняты, и он присел на освободившийся табурет у стойки, наблюдая за тем, как худосочная крашеная блондинка в белой мужской рубашке навыпуск и зеленом жилете с ловкостью бывалого наперсточника передвигает в жаровне с раскаленным песком шипящие, пенящиеся джезвы с кофе. Вид у нее был ночной, сонно-возбужденный, острые плечи под широкой, не по размеру рубашкой ритмично приподнимались и опускались в такт музыке, которая лилась из сипловатых динамиков дешевого двухкассетника. Девица выглядела вялой и анемичной, но кофейные причиндалы так и мелькали у нее в руках, и Глеб, всегда испытывавший самые теплые чувства к профессионалам, невольно залюбовался.

Ему подали коньяк в пузатой рюмке, и тут же оказалось, что его кофе уже готов. Глеб еще раз покосился на часы и бросил на стойку пару купюр, решив расплатиться сразу. Он закурил, придвинув к себе стоявшую поодаль пепельницу, пригубил кофе и, держа рюмку с коньяком у самого лица, повернулся спиной к стойке, чтобы видеть зал.

Запах хорошего коньяка щекотал ему ноздри, в воздухе плотными слоями плавал подсвеченный ритмичными вспышками цветомузыкальной установки табачный дым, отдаленно похожий на северное сияние. Народ за столиками сидел в основном кочевой, привокзальный, и разговоры здесь велись соответствующие: кто-то радовался встрече, кто-то, наоборот, пил “на посошок”, торопясь и поглядывая на часы. Взгляд Глеба рассеянно скользил по лицам и спинам, ухо автоматически ловило обрывки разговоров. Он подумал, что за долгие годы двойной жизни привычка все время быть начеку вошла в плоть и кровь, сделавшись краеугольным камнем натуры. Здесь, в дешевой привокзальной забегаловке, у него не было никаких дел, но внутренний сторож помимо его воли просеивал хаотичный шум, состоявший из музыки, болтовни и звона посуды, как радиосканер. Глеб улыбнулся уголком рта, немного отпил из рюмки и, немного посмаковав, проглотил коньяк, который тут же разлился по пищеводу приятным теплом. Внезапно что-то в зале привлекло его внимание, и он не глядя поставил рюмку на стойку даже раньше, чем понял, что секунду назад его слуха коснулось слово “Шамиль”, произнесенное хрипловатым прокуренным басом.

Глеб откинулся назад, привалившись спиной к стойке и забросив на нее локоть. Сигарета дымилась у него в зубах, дым разъедал левый глаз. Он стал внимательно осматриваться кругом, щурясь от дыма, с видом полупьяного бездельника, которому некуда торопиться. Его левая рука опять скользнула в карман куртки и принялась перебирать теплые цилиндрики пистолетных патронов, словно это были четки. Он никак не мог понять, откуда долетело привлекшее его внимание имя; более того, он не понимал, зачем ему это нужно. Москва говорила о чеченцах не первый год, и любой мужской разговор за бутылкой рано или поздно сворачивал в накатанную колею этой избитой темы. Но что-то в том, как было произнесено имя Басаева (если, конечно, речь шла о нем, а не о каком-то другом Шамиле), заставило Слепого насторожиться.

Наконец он нашел то, что искал. Двое мужчин сидели через столик от него, пили пиво пополам с водкой, ожесточенно дымили сигаретами и о чем-то оживленно беседовали. Один из них, крепкий чернявый парень лет тридцати, выглядел типичным москвичом. Он больше слушал, чем говорил, и, судя по тому, что видел Глеб со своего места, всячески пытался унять расходившегося собутыльника, который на глазах утрачивал связь с реальностью, а вместе с ней, похоже, и инстинкт самосохранения. Это был крупный, широкоплечий и поджарый самец лет сорока, с редеющей русой шевелюрой и короткой, но какой-то очень неопрятной бородой. Эта борода выглядела так, что сразу было ясно: ее отпустили не для красоты, а просто потому, что бриться было либо очень затруднительно, либо просто лень.

Одет этот человек был по-дорожному: в потертую кожанку, старые, некогда черные, а теперь ставшие грязно-серыми джинсы и растоптанные рыжие ботинки со сбитыми носами. Из багажа при нем имелась только небольшая спортивная сумка, ремень которой был небрежно наброшен на спинку стула. Глеб сразу понял, что эта небрежность напускная: русоволосый путешественник время от времени, не прерывая разговора, отводил назад руку и щупал сумку, проверяя, на месте ли она. Видимо, в этой потертой сумке было нечто, представлявшее для ее владельца гораздо большую ценность, чем смена белья и туалетные принадлежности.

Но самой примечательной деталью внешнего облика этого человека был его правый глаз, точнее, плотная повязка из черной материи, наискосок пересекавшая лоб и полностью скрывавшая глазницу. На щеке под повязкой Глеб заметил розовый рубец свежего шрама. Когда его внутренний приемник окончательно отстроился от помех, он понял, что в данный момент разговор идет как раз об этом шраме. Видимо, история излагалась не в первый и даже не во второй раз, потому что чернявый собеседник одноглазого откровенно скучал и косился по сторонам, явно прикидывая, под каким предлогом слинять.

– Прямо в глаз, понял? – невнятно рычал одноглазый. – Как трахнутую белку! М-меня!.. Взял бы он на сантиметр левее, и привет. Не пили бы мы с тобой сейчас, Алеха. Там бы я и сгнил. Они, падлы, нашего брата не подбирают. Да их так прут, что они и своих не успевают подобрать… Как жахнет в стену – р-раз!!! Гляжу, а глаза нету… Осколком кирпича, представляешь? Обидно, блин. Какой из меня, кривого, на хрен, снайпер?