Дальгрен - Сэмюэл Дилэни

– Эй, Милли!

Искры закружились, и он озадачился: а почему все говорят так громко, когда столько народу спит?

– Милли! Смотри, что я нашла.

Она надела синюю рубаху, но не застегнула. В одной руке губная гармошка, в другой тетрадь на пружинке.

– Это что? – откликнулась Милли.

Проходя мимо очага, девушка махнула тетрадью в огненном фонтане; искры взвихрились шутихами и опали.

– Может, кто-нибудь тут потерял? Она обгорела. Обложка.

Девушка села между ними, сгорбилась, сосредоточенно насупилась.

– Это кто-то учился.

Картон в углу расслоился и почернел. Половину задней обложки испятнал жар.

– А что там? – спросила Милли.

Девушка пожала плечами. Плечом и бедром задела его. Он отодвинулся по скамье, чтоб дать ей место, подумал было придвинуться обратно, но вместо этого взял газету и открыл – сбоку порвав ножами – на второй полосе.

– А первые страницы кто выдрал? – спросила Милли.

– Она такая уже была.

– Но в пружине остались края.

– Почерк красивый.

– Разбираешь, что написано?

– Слишком темно. Я кое-что прочла в парке под фонарем. Пошли к огню.

Газетная полоса у него перед глазами мигала подсветкой сзади – видны буквы с обеих сторон. Разглядел он лишь готическую шапку:

А ниже:

Он закрыл газету.

Девушки ушли к очагу.

Он встал, отложил газету на скамью, один за другим перешагнул три спальника и скатку.

– И что там?

В кулаке она по-прежнему сжимала гармошку.

Волосы коротки и густы. Глаза – она взглянула на него в упор – истошно-зеленые. Оперев тетрадь на сгиб локтя, свободной рукой отогнула картонную обложку и показала ему первую страницу. Ногти испещрены крапинами зеленого лака.

Верхнюю строчку занимала оборванная фраза каллиграфическим почерком:

По бокам у него побежали мурашки…

Она опустила тетрадь и вгляделась в него; зеленые глаза поморгали. Пряди волос стряхнули занозы теней на щеку.

– Что с тобой такое?

Его лицо потянулось к улыбке.

– Это просто как-то… ну, очень странно!

– Что тут странного? – Она закрыла обложку. – У тебя очень непонятное лицо.

– Я не… но… – Улыбка получалась какая-то не такая. То, что ее сбивало, помещалось на третьей вершине треугольника, коего нижние вершины – узнавание и неразумение. – Просто это так… – (Нет, начни заново.) – Ну, это так… Я, понимаете, много знаю про астронавтов. Я раньше читал расписания пролета спутников и выходил ночью, смотрел на них. И я дружил с одним банковским клерком.

– У меня была одна знакомая, она работала в банке, – сказала Милли. И другой девушке: – А у тебя не было?

Он сказал:

– И я прежде работал в театре. На втором этаже, мы вечно возили что-нибудь на грузовом лифте… – Эти воспоминания так легко восстановить… – Я про него как раз недавно думал – про грузового лифтера.

Они все равно смотрели озадаченно.

– Просто все это очень знакомо.

– Ну да-а… – Она большим пальцем провела по блестящей гармошке. – Я, наверно, бывала в грузовом лифте хотя бы однажды. Блин, да я в школе играла на сцене – в гримерной на раме зеркала были лампочки. И ничего странного.

– Но там дальше про студенческие волнения. И бодеги… Я только что из Мексики.

– Там нет никаких студенческих волнений.

– Нет, есть. Я однажды пережил студенческие волнения. Я покажу. – Он потянулся за тетрадью (девушка шарахнулась от орхидеи), свободную руку распластал по странице (девушка снова шагнула ближе, плечом погладив его руку. Под незастегнутой рубахой он увидел ее грудь. Ага-а), прочел вслух: – «…Пальцем втирают жир в стальной рычаг; студенческие хэппенинги с полными „фольксвагенами“ спагетти, рассвет в Сиэтле, автоматический вечер в Лос-Анджелесе». – И оторвался от страницы, опешив.

– Ты в Сиэтле и Лос-Анджелесе тоже бывал? Утром и ночью? – У огня замерцала ее зеленоглазая улыбка.

– Нет… – покачал головой он.

– А я бывала. И мне все равно не странно. – По-прежнему мерцая, она нахмурилась его хмурости. – Тут не про тебя. Если это не ты в парке потерял… Ты же этого не писал?

– Нет, – сказал он. – Нет. Я не писал. – Утраченное (силой и странностью не уступит никакому дежавю) чувство терзало его. – Но я поклялся бы, что знаю…

Горячее всего огонь обжигал сквозь дыру на колене; он хотел было почесаться; ножи зацепились за распустившиеся нитки. Он отдернул орхидею. Нитки лопнули. Ороговевшими пальцами другой руки он постучал по коленке.

Милли взяла тетрадь, перелистнула дальше.

Зеленоглазая склонилась ей через плечо.

– Прочти в конце, про молнию, и взрывы, и заваруху. Он писал про то, что было здесь, как думаешь? С Беллоной?

– Прочти в начале, про скорпионов и запертых детей. А это, по-твоему, про что?

Они придвинулись друг к другу в свете очага.

Ему стало неуютно, и он оглядел поляну.

Тэк перешагнул спальный мешок и сказал Джону:

– Вам, народ, лишь бы я побольше вкалывал. Никак вы не поймете: ничего хорошего в работе ради работы я не вижу.

– Да ладно тебе, Тэк. – Джон рассеянно постучал по бедру, словно по-прежнему держал газету.

– Чертежи я вам дам. Делайте с ними что хотите. Эй, Шкет, как делишки? – Пламя помяло громоздкий Тэков подбородок, выманило светлые глаза к свету, замигало на кожаном козырьке. – Нормалек?

Он сглотнул, отчего стиснулись зубы, и кивок вышел чопорнее, чем он хотел.

– Тэк, но ты же возглавишь строительство?.. – сверкнул очками Джон.

– Ёпта, – сказал Тэк, напомнив о Кошмаре.

– Ой, Тэк… – покачала головой Милли.

– Я с ним всю ночь бодаюсь, – сказал Джон. – Эй. – Он глянул на стол. – Кошмар приходил за едой?