По аллеям души - Александр Дергачев

— Чего этого?

— Этого!

И он поцеловал её красивые мокрые губы, сам теряя равновесие в реальности.

— А ты же меня не любишь, уже и вещи собра… — второй поцелуй, как раньше гром, помешал ей закончить фразу. Молнии озаряли вспышками стоящую машину с запотевшими окнами.

Потом она согрелась от тепла и близости, уснула на сидении, умытая дождем, счастливая, нужная…

Он тем временем продолжал ехать дальше, цепляясь за прерывистую линию. Шёл мелкий послегрозовой дождичек.

Путь туда. Путь оттуда. А рассвет уже тлел на востоке, да дворники мерно качались, будто говоря: «Молодцы!»

Его уставшее от пережитого счастье посапывало, свернувшись клубочком на соседнем сидении, напоминая о том, как хорошо было им вместе.

Если не знать, сколько времени, то трудно определить, сколько его тут промелькнуло для них в одно мгновение.

Начиналось утро. Он улыбался ему. Улыбалась во сне и она.

— Доеду вовремя, — подумал он.

Вторжение

Как-то мне вспомнился случай. Была, нет, стояла, красивая пора первоосенних тёплых дней бабьего лета. На деревьях ещё сиял зелёный цвет, но уже кое-где бил по глазам жёлтый. Листопада пока не было, но каждое утро на весь лес ложилась обильная роса. Хотя она была и холодная, но серьёзно ещё не воспринималась природой и была первопричиной предстоящей тотальной желтизны всех листьев.

Помню, когда мы, охочьи люди, приехали на одно из лесных озёр, начинался рассвет, и солнца с его длинными утренними лучами ещё не было видно. Всё окружающее казалось серым и однотонным, ожидающим этого самого солнца, которое-то и должно будет раскрасить все предметы в привычные яркие цвета дня.

Лес стоял тих и загадочен. В нём на ночь притаились спящие быстроногие животные и стремительные птицы.

Мы прибыли на охоту, одним словом, на утку. По приезду все тотчас принялись бегать и суетиться. Везде стали слышны дружные, частые вздохи лягушек-насосов, надувающих лодки. Кто-то снаряжал ружья, вытащив их из чехлов, рассовывал по патронташам и карманам патроны со свинцовой начинкой. Надо же первому занять себе место на озере в камышах, и чтобы была обязательно рядом свободная вода, и маршрут перелёта птиц чтоб был неподалёку.

Вот уже первые люди в броднях и камуфляжных костюмах проворно начали своё движение к воде и потянули на своих плечах туда надутые лодки. Глядь, и они уже отталкиваются от берега и гребут быстро своими маленькими вёселками, скрываясь в утреннем мареве. Потом там, сидя в своих лодках, они примут удобную позу, достанут сигареты и перекурят, ожидая начало всему.

Но подготовительные действия, включая их исчезновение, продолжаются считанные минуты, и вся кампания замирает, дожидаясь восхода солнца, которое вот-вот разбудит спящую птицу, поднимет её на крыло, заставит лететь к ним, замершим в напряжении.

На этом озере предстоит разыграться трагической драме, в конце действия которой будут безжизненные тушки застреленных в азарте птиц с их безвольными, верёвочными шеями. Для птиц мы, люди, убийцы, варвары, в упоении поедающие их плоть и испытывающие наслаждение от этого.

И я был, как все: одет в хаки, экипирован оружием, патронами. Только вот энтузиазма, азарта, желания почему-то абсолютно не испытывал. И уже на подъезде по ухабистой дороге сюда моё настроение всё менялось и менялось, а внутренний протест против самого действия охоты усиливался. Мне стало жалко дичь. Не надо мне сейчас греха. И я решил остаться на берегу, в лагере, не участвовать во всём этом.

Ах, эта наша людская постоянная двойственность, эти бесконечные в душе «да и нет», когда хочется и не хочется чего-то одновременно. Она толкает, наверно, людей на измены, неискренность, обман и простую глупость. И я даже ощущал, что находясь здесь, всё-таки принимаю участие в происходящем, и вина моя в предстоящем массовом уничтожении птиц очевидна.

Так в утреннем сумраке на берегу я остался один. Нет, точнее, вместе с ещё нетронутым, нестреляным зыбким миром. Тишина казалась мне особенной, набухшей и ватной. Но скоро, скоро солнце…

А я ничего не могу изменить и в бессилии начинаю непроизвольно шагать прочь от озера, брести сначала по берегу, а потом по дороге к лесу, безмолвие которого должно скоро будет закончиться от звуков выстрелов.

Туман клочками белел в лощинах, скрывал часть деревьев. Но именно господину лесу, его верхушкам, достался первый луч солнца. На него-то и смотрели из лодок, из гнёзд соответственно люди и птицы. Именно лес начал охоту, обозначил и натурально проявил себя и другие предметы. Освещённый первым лучом солнца лес-то и поднял уток. И те полетели сюда, к озеру. Дурные, несмышлёные. Здесь чучела, и ружья уже вскинуты, и ждут камуфляжники. Сейчас начнётся…

У наших охотников — возбуждение, азарт. У них — испуг, смерть, бегство.

Внезапно пошла истеричная канонада. Я ускорил шаги. Сначала миновал мелкий подлесок, который примыкал к озеру, а потом дальше я забирался в глубь леса, шёл быстрее и быстрее, не глядя под ноги. Деревья обступили меня. Ветра не было. Глухими хлопками звучали выстрелы, и они становились с каждым шагом тише.

Вдруг я наступил на что-то и, присмотревшись, не поверил своим глазам. Это были опята! О, они были везде. У корней мокрых от росы деревьев торчали семьями и поодиночке. Молодые, с загнутыми внутрь шляпами, на толстых ножках, красивые.

Я замер, боясь наступить на них снова, замерли и грибы во всём своём великолепии. Их было множество, нет, точнее, их было тут море. Они грациозно волнами поднимались и вдалеке, и вблизи, и куда бы я не переводил взгляд, не поворачивал голову. Здесь, в лесу, грибы правили бал. Они приветствовали меня, двигались в такт моим мыслям и даже заставили меня забыть обо всём на свете, даже вскружить мою голову этим танцем, заставили забиться сердце и по-новому взглянуть на себя как бы со стороны.

Заметив это место в лесу, я вернулся в лагерь за корзиной. Она у меня достаточно ёмкая, ведра на три-четыре. В неё я положил пару холщовых мешков от картошки на всякий случай.

Через пять минут я начал наполнять отборными грибами свою тару и так преуспел в этом, что за считанные минуты уже забил её доверху. Всё содержимое из корзины я аккуратно переложил в мешок. Короче говоря, в результате наполнил оба мешка и корзину доверху.

За три раза я перетащил всё собранное в лагерь, а там вытряхнул мешки в одну кучу, прямо на землю, потом подумал-подумал — и корзину тоже.

Грибное море не уменьшалось, оно перешло на другие рядом находившиеся поляны, куда я потом приходил ещё и возвращался снова в