Октябрь 1917-го. Русский проект - Вардан Багдасарян

Развиваемая при Александре III идея русской национальной модернизации стала при последующем царствовании пробуксовывать. Эта пробуксовка была связана с отсутствием государственной воли для осуществления движения по намеченному пути. Главная, стоящая на повестке дня задача заключалась в синтезе модернизационных потенциалов развития с традиционными для России ценностями и институтами жизнеобеспечения. Именно такого соединения достичь не удалось. Намеченная при Александре III тенденция синтеза оказалась прервана. Во вторую половину 1890-х гг. страна по инерции прошлого царствования еще казалась достаточно успешной. К революции 1905 г. разбалансировка России между полюсами традиционализма и модернизма достигла критической точки. Далее из состояния кризиса Российская империя так и не вышла. Для этого выхода требовался соответствующий масштаб государственного разума и государственной воли. Ни того, ни другого у Николая не было.

«Либеральствующий интеллигент на престоле», – так оценивали Николая II консерваторы. Для них он «своим», лидером монархической партии не являлся. Обвинения в его адрес состояли не столько в том, что он не имел волевого характера или устранился от ведения государственных дел в пользу семейного очага. Его обвиняли за курс либерализации, извращении самого смысла самодержавной власти в России. История падения николаевского режима поучительна для современной российской власти – нельзя сидеть на двух стульях одновременно. Нельзя быть одновременно и либералом, и сторонником российского великодержавия. Сидение на двух стульях угрожает перспективой провалиться между ними, оказаться без какой-либо опоры. Так, всеми оставленный и преданный, был свергнут с престола в феврале 1917 года Николай II.

Наука и образование

Государственная власть не смогла не только опереться на идеологический фундамент, но и оседлать передовые достижения науки. Научные разработки при принятии государственных решений не брались в расчет, отсутствовала сама система связи власти и научного сообщества. Многие сделанные в России изобретения не были своевременно запатентованы и внедрены в производство. Их патентовали иностранцы, и Российская империя была вынуждена впоследствии ввозить соответствующие технические новшества из-за рубежа. Блокировался пропуск в академическую элиту наиболее передовых российских ученых, уступавшим продвигаемым вверх по служебной лестнице посредственностям. Среди академиков дореволюционной Академии наук нет имен Н. И. Лобачевского, Д. И. Менделеева, Н. Е. Жуковского, Н. И. Пирогова, С. П. Боткина, В. И. Даля, К. Э. Циолковского, А. Г. Столетова, А. С. Попова, П. Н. Яблочкова, А. Ф. Можайского, В. С. Соловьева, Н. Я. Данилевского, С. В. Ковалевской. Многие выдающиеся российские ученые, отчаявшись в борьбе с бюрократией и ретроградством, уезжали работать на Запад, где для них создавали специальные лаборатории, предоставляли широкие возможности творчества. А между тем Россия оказывалась все более в положении технологического аутсайдера. Русско-японская и Первая мировая войны воочию продемонстрировали связь технологического аутсайдерства с военными поражениями. Это наглядно видно, в частности, по темпам военного самолетостроения в воюющих державах, а также росту доли закупаемых Россией пулеметов у США на нужды русской армии.[60]

Россия предъявляла миру целую группу величайших ученых. Однако материальной и людской базы для внедрения их открытий не существовало. По совокупному числу научных работников Российская империя отставала от США в 3 раза. По такой важнейшей для третьего и четвертого технологического уклада отрасли хозяйства, как химия, отставание от Соединенных Штатов было и вовсе 12-кратное, а от Великобритании и Германии – 6-кратное. Инновационный прорыв был бы в этих условиях невозможен. Для осуществления модернизации на повестке дня стояла задача смены модели государственности. Власти между тем демонстрировали неготовность к таким изменениям. Модель традиционного общества могла показаться более нравственной, соотносящейся в большей степени с идеалом патриархальной семьи. Но ее сохранение в условиях мировой империалистической экспансии грозила России геополитическим разгромом.[61]

Устойчивый рост числа грамотных происходил и до революции. Но темпы этого роста были в свете мировых технологических вызовов неудовлетворительны. Россия принципиально отставала от передовых стран Запада, выходивших на уровень стопроцентной грамотности взрослого населения.[62]

Внешнеполитические просчеты

В целях поддержания высокого рейтинга власти Россия оказывалась все более перед искушением применения военной силы. Победа над внешним врагом представлялась самым простым и легким способом достижения популярности. «Бряцание оружием» все более усиливалось.

Среди российской элиты распространилась идея, что для отвлечения масс от революции и укрепления режима нужна «маленькая, победоносная война». Такой войной мыслилась военная кампания против Японии. Не известно, произносил ли фразу о маленькой победоносной войне министр внутренних дел К. Ф. Плеве, но идеи такого рода циркулировали в государственных кругах. Русско-японская война, как известно, не оказалась ни маленькой, ни победоносной. Бюджет был растрачен. Поражения подтолкнули к революции, едва не приведшей к падению режима. Проходит немного времени – Российская империя ввязывается в новую войну, подведшую черту под ее существованием.

Николай II в своих воззрениях на международные отношения был утопистом. Модель российской внешней политики, по меньшей мере, на начальном этапе его царствования выстраивалась вокруг императива пацифизма. Эта позиция отразилась в эпатировавшем весь мир российском меморандуме о всеобщем разоружении. Исключительно усилиями российской дипломатии была инициирована и проведена Гаагская мирная конференция. Ее решения, ставшие важной вехой в развитии пацифизма и формировании наднационального органа управления – впоследствии Лиги наций – собственно для России были скорее негативны. Что означала на практике конвенция «О мирном решении международных столкновений»? Спорный вопрос выносился в коалиционный арбитражный суд, где коалиция представительства западных стран проводила бы антироссийское решение. А что означала на практике конвенция «О законах и обычаях сухопутной войны»? В перспективе большой военной кампании тактика «народной войны» образца 1812 г. была бы уже невозможна. Аналоги возникают с дипломатическим курсом политики «нового мышления» М. С. Горбачева. Тогда, как и при Николае II, государственное руководство поддалось пацифистским иллюзиям, забыв об интересах своей страны. Крушение николаевской пацифистской утопии показательно. Вначале Русско-японская, а затем – и Первая мировая война, с небывалыми для конфликтов прошлого человеческими жертвами, дезавуировали значение российского антивоенного меморандума.