Весна народов. Русские и украинцы между Булгаковым и Петлюрой - Сергей Беляков

Подруга Леси, Людмила Старицкая, вспоминала, что Леся и Лесин брат Михаил отличались от других детей даже языком и одеждой: «Говорили и мы по-украински, но это была какая-то смесь украинского с русским, языковая стихия, захватившая нас в гимназии, – а Леся и Михайло говорили на чистейшем родном языке, и учились они по-украински; что же касается одежды, то они и в этом отличались от нас. Насколько я помню Лесю и Михайла, они всегда были в красивом украинском платье…»[105] Судя по фотографиям, украинскую национальную одежду носили и мать, и младшая сестра Леси Ольга, но Михаил и Леся были на особом положении. Михаил (Михась, Михайло) не сразу пошел в гимназию, Лесю и вовсе в гимназию не пускали из-за тяжелой болезни. В девять лет она провалилась в крещенскую прорубь, сильно промочила ноги. Переохлаждение спровоцировало тяжелое, неизлечимое тогда заболевание – костный туберкулез. Месяцами она не могла встать с постели. Со временем болезнь поразит легкие, а затем почки. Почти вся жизнь Леси Украинки будет медленным умиранием.

Косачи были семьей обеспеченной. Петр Антонович служил по судебному ведомству, вышел в отставку действительным статским советником, что соответствовало чину генерал-майора, и потому ему не составило труда приглашать учителей и дать больной дочери хорошее домашнее образование. Но светским, европейским образованием дело не ограничилось. Лесе, как и ее братьям и сестрам (всего в семье было шестеро детей), дали и собственно украинское, национальное воспитание. На лето детей увозили в Колодяжное – волынское имение Косачей. Когда отец служил в Новограде-Волынском, ездили в село Жаборицу, перевели по делам службы в Луцк – стали ездить в село Чекно. Косачи учили детей быть настоящими украинцами, приобщали к народной культуре. Панские дети играли и гуляли вместе с крестьянскими, пели песни, слушали местные волынские легенды о мавках и леших. На Купалу прыгали через костер: «Через какие-нибудь две-три недели они уже почти не отличались от сельских ребят ни одеждой, ни поведением. Вместе со своими сверстниками Леся купалась в пруду, играла в салки, гуси-лебеди, хрещики. Или выходила навстречу стаду, возвращающемуся к закату солнца в село. Рассядутся босоногие ребятишки на лужайке, песни поют и ждут, когда вдали покажутся первые коровы, затем все стадо, а за ним немолодой уже пастух в постолах, увешанный сумками, со свирелью за ремнем»[106].

Такое воспитание формировало украинскую национальную идентичность куда лучше, чем чтение козацких летописей или сочинений Костомарова и Антоновича. В бедных, даже нищих волынских селах жили потомки украинских повстанцев, участников Хмельнитчины. В одной деревне Олена Пчилка нашла лоскут, который оказался обрывком запорожского знамени[107].

Интересно, что Леся Украинка, необычайно способная к иностранным языкам, говорила по-французски свободнее, чем по-русски. В марте 1903 года она чувствовала себя лучше и решила подзаработать денег. Леся спросила своего хорошего знакомого Михаила Павлыка: можно ли преподавать в Австро-Венгрии без диплома? Она прекрасно знает французский, немецкий (могла свободно писать статьи на этих языках), английский, итальянский, польский. Несколько слов сказала и о языке русском: «Русский язык я знаю не меньше, чем всякий украинец, окончивший русские школы (хотя я их и не оканчивала), но мое русское произношение, характерное для украинки, хуже произношения французского. И, собственно, меньше всего мне бы хотелось этот язык преподавать»[108].

Если Тарас Шевченко написал на русском две поэмы, несколько повестей и даже дневник вел по-русски[109], то Леся писала по-русски очень редко – скажем, по заказу подготовила несколько статей о польской, итальянской, украинской литературе для русского журнала «Жизнь». На русскую литературу Леся Украинка смотрела так же, как, скажем, на литературу немецкую, французскую или английскую.

До последней четверти XIX века центром украинской национальной жизни была не австрийская Галиция, а именно Большая (российская) Украина[110]. Иван Котляревский, основоположник современной украинской литературы, жил в Полтаве, а его «Энеида», первая книга на современном (народном) украинском языке, вышла в Петербурге, а позднее в Харькове. В Харькове выходил «Украинский вестник». Первая украинская националистическая организация – Кирилло-Мефодиевское братство – появилась в Киеве. В Петербурге печатались альманахи «Ластiвка» и «Хата», там вышли все три прижизненных издания «Кобзаря», там умер Шевченко, там Пантелеймон Кулиш основал свою малороссийскую типографию. Но в семидесятые годы главным центром малороссийского книгоиздания был уже Киев. Этому способствовал быстрый рост населения Киева, в том числе и населения украинского. «По сведениям, собранным чиновником, наблюдающим за книжною торговлею, книги на малороссийском наречии составляли в 1872–1873 гг. 4,17 % общего числа киевских изданий, в 1873–1874 гг. этот процент при увеличении абсолютного числа малороссийских изданий в 8 раз оказался возросшим до 23,08 % общего числа. Книги на малороссийском наречии обнимают 4358 печатных страниц и изданы в 65 600 экземплярах»[111], – сообщал киевский гражданский губернатор Н.П.Гессе генерал-губернатору А.М.Дондукову-Корсакову.

На языке биржевых игроков такой рост называют взрывным. Государственного заказа на малороссийскую литературу не было, а значит, рост определялся спросом и предложением. У малороссийской литературы появился свой читатель. И это несмотря на циркуляр министра внутренних дел П.А.Валуева, в 1863 году ограничивший употребление малороссийского языка, которого, по словам министра, вообще «не было, нет и быть не может».

Спрос на украинскую литературу был таким, что Николай Лесков, начав сотрудничать с журналом «Киевская старина», посоветовал: «Чтобы он имел успех, его надо делать хохлацким»[112].

В 1898 году отмечалось столетие украинской литературы – событие, важное для немногочисленной еще украинской интеллигенции и совершенно незаметное для большинства русских людей. Если русский человек и был знаком с украинской культурой, то знал ее по «Вечерам на хуторе близ Диканьки», по веселым малороссийским комедиям да водевилям вроде «Москаля-чародея» Котляревского или по комической опере Гулака-Артемовского «Запорожец за Дунаем». Но за сто лет украинская литература ушла далеко вперед. Появились даже свои украинские футуристы. Всё как в России и как в Европе. Томмазо Маринетти требовал уничтожить музеи. Хлебников, Маяковский, Крученых, Бурлюк, Лившиц, Каменский объявили, что Пушкин стал «непонятнее иероглифов» и потому его вместе с Достоевским и Толстым надо «сбросить с корабля современности». А всего полтора года спустя украинский футурист Михайль Семенко, как раз накануне юбилея Шевченко, сжигал свой «Кобзарь».