Час кошки - Эйми Ямада

Через некоторое время все пятеро вышли из задней комнаты.

— Он хочет поговорить с тобой, — сказал пожилой японец. — Мы будем ждать пятнадцать минут, не больше. Можешь войти.

Я вежливо поблагодарила. От чудовищного напряжения у меня дрожали коленки.

— Спун…

Он молча сидел на кровати. Все, что было за это время, происходило на этой самой кровати. Больше мне не придется ни плакать на ней, ни смеяться.

Уже смеркалось. А ведь сегодня я решила приготовить для Спуна ребрышки, даже разморозила мясо на нижней полке холодильника. Я посыпала его красным перцем и обложила помидорами.

Я запеку это пряное мясо в маленькой духовке… Так. Лаврушка, несколько листиков. Помолоть черный перец. Спун до сих пор не удосужился купить пресс для чеснока, так что придется мелко-мелко порубить его ножом. Теперь имбирь… паприка, мускатный орех… в общем, все приправы, какие только есть под рукой…

Липкое, подозрительного вида мясо начинает запекаться и источать восхитительный аромат, покрываясь румяной корочкой. Когда косточки приобретают красновато-черный оттенок, я гашу огонь, но оставляю мясо в духовке. Пусть доходит. Поставить на стол бутылку красного вина, достать бумажные салфетки — много салфеток — и позвать Спуна. На противне стоит лужица жира, стекшего с ребрышек, он будит во мне просто волчий аппетит. Я смазываю им поджаренные тосты и кладу их в корзиночку.

Спун обгладывает ребра, срывая с них мясо своими острыми зубами. С губ стекают капельки сока и падают в бокал с красным вином. Коснувшись вина, они превращаются в шарики и плавают на поверхности. Маленькие шарики, притягиваясь друг к другу, сливаются в большие шары. Вино американского производства, дешевое игристое вино, и кажется, что шарики жира, увлекаемые бурлящими пузырьками газа, исполняют какую-то пляску. Спун категорически не желает пользоваться салфетками, а потому ногти на его пальцах, которые держат ребрышки, блестят, как скорлупа неочищенных каштанов.

Я успеваю съесть только одно ребрышко, а Спун уже подчистил все остальное, так что я просто зверски голодна. Тогда я начинаю облизывать его пальцы, покрытые жиром и соком, один за одним, заглядывая ему в лицо. При этом Спуну жутко хочется оттрахать меня, это очевидно. Такое уж у него выражение на лице. Ну, что теперь, Спун?…

Такие вот ужины были самой большой роскошью, какую мы могли себе позволить.

— Так что мне теперь делать с мясом?… — спросила я со слезами на глазах. — Придется наверное, выбросить, да? Жалко…

Я села на пол и заплакала. Я рыдала в голос.

— Мне так хотелось мяса… — выдавила я.

Заходясь рыданиями, я стала припоминать все те блюда негритянской кухни, что мне довелось есть вместе со Спуном. Ужасно вредные, но такие восхитительно вкусные. Копченые свиные ножки, тушенные с белой фасолью… Мясо так разварилось, что само отделяется от костей, и когда глодаешь эти косточки, самое восхитительное — это желеобразные мозговые комочки внутри… Острая похлебка из стручков окры… Спун обожал соус «Табаско». Обильно политое соусом темное мясо жареного цыпленка. Восхитительная тушеная свиная требуха…

Я лакомилась этой совершенно невозможной для японского организма пищей вместе со Спуном. Мне казалось, что эта пища является частью него, и таким образом я вкушаю его плоть. Это приводило меня в неописуемый восторг…

…Полное безумие — вспоминать о подобных вещах в такой момент! Я сказала об этом Спуну. Он только посмотрел на меня и не сказал ни слова. Глаза у него были печальные-печальные, но на лице блуждала слабая улыбка.

— Спун, а ты сегодня еще не говорил мне это!

— Что — «это»?

— Ну-у, слово из четырех букв…

— Хм. Действительно.

— На тебя не похоже.

Он молчал.

— Ну, скажи же!

— FUCK.

— Сделай!..

Спун коснулся моей щеки ладонью. Я погладила его руку. Какая большая рука. Если он разведет пальцы, ладонь совсем закроет мое лицо. На ладони четко прорезаны только три линии. Обманчиво простая рука: это лишь видимость. Я-то знаю, какой она может быть деликатной и нежной, как умеет ласкать потаенные уголки моего тела.

— Уже нельзя? Мы больше не можем любить друг друга?…

Я сморгнула слезы, застилавшие мне глаза. Они капнули на ладонь Спуна и покатились куда-то дальше.

— Вот мы все толковали про любовь. А на самом деле это было обычное вожделение. И только.

Я невольно взглянула Спуну в лицо. Я была страшно удивлена, услыхав из его уст такое «ученое» слово.

Меня просто всю затрясло. Боже, как я хочу узнать этого человека! В моей душе разгоралось острое желание знать про него все.

— Не осталось времени! У нас нет времени! — закричала я.

— Тише-тише. Успокойся, бэби, — Спун стал медленно поглаживать меня от затылка, «против шерсти», пытаясь успокоить. Его пальцы постукивали по моей голове, словно клавиши механического пианино. Он знал, что от этого я начинаю жмуриться, как кошка. Я испытала смутную ненависть неизвестно к кому и к чему: откуда взялись эти люди, пытающиеся отнять у нас наш маленький рай? И почему? Я не знала. И это было хуже всего.

— Я не смогу любить тебя, если тебя здесь не будет!.. Я привыкла купаться в твоей любви, Спун…

— Я сказал, что тебе не идет…

— Ты о чем? — изумилась я.

— Ну, про помаду… Она просто шикарная! С ней ты похожа на настоящую леди.

Этот первый в жизни комплимент, который я услышала от Спуна, был такой неуклюжей лестью, что я надулась.

— То-то ты прошелся насчет Хэллоуина!.. На шлюху похожа…

— Моя госпожа может быть моей шлюхой!

Спун поцеловал меня в губы. Я впервые ощутила тепло в его словах.

Поцеловав меня раз, Спун уже не мог остановиться. Он осыпал мое лицо поцелуями. Это было как наводнение, сметающее плотину. Не в силах даже дышать, я безвольно обмякла в объятиях Спуна. Лучше бы он повалил меня на пол и бестолково оттрахал, и я впала бы в беспамятство. Но он этого не сделал. Он крепко стиснул меня и закрыл глаза. Его руки обвились вокруг моей талии, словно лианы, не отпуская. Даже теперь от его тела исходил крепкий аромат одеколона, доводивший меня до безумия. Это был одеколон «Брут». В самом деле, в нем было что-то брутальное, звериное. И сам Спун был диким зверем, обитающим в моем теле…

Но сейчас он уйдет. Вот сейчас. Сейчас… Мой разум отказывался принять это. Кто-то без моего разрешения выкручивал плотно загнанный винт из моего сердца.

— DON'T. HE НАДО.

— Что — НЕ НАДО?

В моем мозгу всплыла смутно знакомая формула.

2sweet + 2be = 4gotten

Too sweet to be forgotten[8]