Пятьдесят слов дождя - Аша Лемми

свернувшись калачиком на стуле, и рыдала безо всякой видимой причины весь следующий час.

Каждый раз, как она пыталась отдышаться или заговорить, от рыданий сдавливало грудь. И тогда Нори прибегла к своему старому способу: отдалась слезам, позволила им накатывать волнами, пока они не иссякли. Если зрелище и привлекало внимание прислуги, Нори этого не заметила. Да и плевать ей было. Она сунула в рот кулак и прикусила костяшки, силясь остановить рвущиеся наружу жалкие мяукающие звуки. На языке смешалась горечь соли от крови и слез.

Вот бы кто-нибудь велел ей остановиться! Потому что сама по себе, брошенная на произвол судьбы, она сомневалась в своих силах. Словно поток, вырвавшись на свободу, теперь не успокоится, пока не засосет ее в свои глубины.

Наконец сотрясающие ее вздохи и всхлипы начали стихать. Лицо раскраснелось и пылало. Ресницы противно слиплись, глаза пекло.

Не говоря ни слова, Акира протянул ей носовой платок. Нори взяла его дрожащими руками и вытерла щеки, не в силах смотреть на брата. Все кончено, не успев даже начаться, – она сама себя лишила шанса на уважение с его стороны.

– Спасибо, аники.

Акира окинул ее, насколько она могла судить, совершенно беспристрастным взглядом.

– Ты голодна?

Нори, не сомневаясь, что ослышалась, посмотрела на него с недоверием.

– Голодна? – Голосовые связки протестующе зазвенели, горло совершенно пересохло.

– Я вот умираю от голода. Наверняка ты любишь мороженое. Все маленькие девочки его любят. Шоколадное или ванильное?

Нори уставилась брату в глаза, безуспешно пытаясь их прочесть.

– Я никогда не ела мороженого.

Если Акира и удивился, то ничем этого не выдал. Он встал и, повернувшись спиной, пошел рыться в морозильной камере. Служанка шагнула вперед и предложила помощь в поисках. Акира отмахнулся.

Нори перевела взгляд опухших от слез глаз на книгу, которая осталась лежать на столе, – сборник поэзии. Забывшись, она перевернула страницу.

– Принцесса Кадзу. Читала ее стихи?

Нори вновь съежилась на стуле, не желая еще больше опозориться. Акира поставил перед ней миску с чем-то похожим на кремообразный рисовый шарик.

– Нет, аники.

– Для тебя, наверное, сложновато, но, если хочешь – почитай. Я тебе помогу. И вот, ешь.

Нори послушно сунула в рот ложку десерта. Он оказался мягким и сладким – ничего слаще она в жизни не пробовала. Холод, пусть и неожиданный, успокоил ноющее горло. Нори прикончила миску за считаные минуты. Акира протянул ей салфетку.

– Я иду читать наверх.

И не оборачиваясь, он ушел. Книга так и осталась лежать открытой на столе. Нори колебалась полсекунды – прежде чем сунуть ее под мышку и последовать за братом.

Глава четвертая

«Аве Мария»

Киото, Япония

Зима/весна 1951 года

Ее называли тенью Акиры. Когда она проходила по коридору, ей вслед пренебрежительно перешептывались. Пребывая в менее радушном настроении, ее называли его собакой.

Нори не обращала внимания – заслужила.

Она всегда следовала за ним по пятам. Каждый день брат вставал рано, завтракал рисовой кашей и свежими фруктами. Он предпочитал кофе с капелькой молока, но иногда пил чай. Он дразнил Нори за привычку пускать в соке пузыри. Однажды он позволил ей сделать глоток его кофе. Напиток оказался таким горьким, что она выплюнула все себе на платье. Брат смеялся над ней до тех пор, пока Нори не захотелось заползти в темную нишу и там умереть.

Акире нравилось тепло. В полдень, когда солнце стояло высоко, он любил сидеть в холле, прямо под открытыми окнами. Хотя слуги не раз предлагали принести ему стул, он всегда сидел на полу, прислонившись к стене, с чашкой чая или нотами. Странно – как в такую жару можно пить чай?

Нори находила тень и садилась напротив брата, просила у Акико, время от времени подходившей ее проведать, воды со льдом. Она притворялась, что читает книги, но по большей части сквозь ресницы наблюдала за братом. Ему даже не нужно было ничего делать – ей просто нравилось на него смотреть.

На обед Акира часто ел рыбу и маринованные овощи, которые Нори всей душой ненавидела. Причем потреблял такое количество васаби, что Нори удивлялась, как он вообще различает, что кладет в рот. Сама она пристрастилась к мороженому и теперь съедала по меньшей мере три порции в день. Впрочем, брат заставлял ее сперва поесть нормально. А еще он заставлял Нори есть овощи, к ее великому огорчению. Но мороженое того стоило.

Когда они заканчивали обед, Акира удалялся в музыкальную комнату. Ее наличие в доме Нори поразило. Совершенно невероятно, чтобы у такой женщины, как их бабушка, была особая комната, посвященная тому, о чем до приезда Акиры и не слыхивали.

Брат рассказал, что, когда он впервые ее обнаружил, воздух внутри так застоялся, что было не продохнуть. Инструменты покрывал толстый слой пыли – лет десять копилась, не меньше. Акира попросил, чтобы там убрали; к следующему утру комната сверкала чистотой и до сих пор пахла моющими средствами с ароматом лимона.

Большую часть комнаты занимал детский рояль с блестящими клавишами из слоновой кости и гладкой черной поверхностью. Вдоль стен тянулись книжные полки, заваленные партитурами. Одна стена оставалась свободной – явно на случай появления еще некоторого количества инструментов. А вот окон там не было, что огорчало Нори, ведь она очень любила выглядывать наружу. За землями вокруг дома прекрасно ухаживали, и пестрое разноцветье, которое принесла весна, отзывалось в ее сердце болью.

Зато в углу комнаты стоял очень удобный двухместный диванчик; там Нори и сидела, наблюдая за игрой Акиры.

Ей-богу, как он играл! Ни разу в жизни – даже в самых смелых и полных надежды мечтах – Нори не слышала столь прекрасных звуков, как музыка, которой он давал жизнь.

Несмотря на всепоглощающее обожание Акиры, Нори понимала, что он всего лишь человек. Он человек, а его скрипка – не более чем искусно сработанный кусок дерева со струнами. Однако вместе они превосходили человеческую обыденность, становясь чем-то божественным. Нори знала, что такие мысли кощунственны, и каждую ночь пыталась искупить их в молитвах.

Она сворачивалась на диване калачиком и слушала, как брат выписывает звуком картины. Каждое произведение рисовало новые образы. Мысленным взором Нори видела сад, полный деревьев с белой листвой, и фонтан с яркими пятнышками розовых лепестков, плавающих в воде, – это концерт. Или реквием – одинокий конь, бредущий по тускло освещенной дороге в поисках своего давным-давно погибшего всадника. У мертвых белых мужчин, к именам которых Нори постепенно привыкала, она усваивала, что значит прожить тысячу жизней в радости