Будь со мной - Джоанна Бриско

— Я…

— Хотя, если на меня не обращают внимания, я ухожу в себя. Но мы-то сейчас разговариваем.

— Да. Господи, извини, я ведь такой невоспитанный вахлак. Иногда я просто забываюсь. Запутываюсь в собственных странных мыслях.

Сильвия замолчала. Она казалась очень худой, стояла, сильно наклонившись и далеко высунувшись из окна, словно собиралась нырнуть вниз головой, тонкие ноги даже немного прогнулись назад. Она посмотрела на деревья, окинула взглядом крыши домов. Из-за соседней двери в комнату вплыли звуки возни, разговоров и смеха трех Феронов, периодически прерываемые раскатистым хохотом МакДары. Иногда слышался голос Лелии. А ведь когда-нибудь здесь, в этой квартире, может жить ребенок, доказательство вечности человеческой жизни, еще одна единица в строю уже существующих. К нему будут приезжать мои родители, мать Лелии и будущие дети моих сестер. Но сейчас здесь была эта странная девушка, живущая одна в Блумсбери, не связанная кандалами семейности или прошлого, которая словно взирала на мир со стороны. У меня вдруг возникло желание пробиться сквозь ее гордость и защитить ее, обнять это хрупкое тело, затянутое в простой вязаный школьный свитер, поделиться с ней своей судьбой и заслонить от печалей, которые ее судьба уготовила ей.

— Приходи ко мне в офис, — сказал я. — Выберешь какие-нибудь книги. Чтобы почитать у камина.

— Спасибо. Когда будет время, — ответила она, и ее слова неприятно кольнули меня. — Было бы здорово.

— Можешь приходить, когда захочешь, — добавил я.

Она отвернулась от окна, посмотрела на меня и улыбнулась. Поддавшись внезапному порыву, я обнял ее, и она, поколебавшись какую-то секунду, прижалась ко мне так, словно я был ее отцом, и позже, проведя рукой по груди, я ощутил влажное пятно, которое оставили ее слезы, впитавшись в мой свитер.

Я проснулась за минуту до того, как приехали мусоровозы. Сердце билось как бешеное. Ночная рубашка была мокрой от пота и липла к груди, как будто я ночь пролежала в лихорадке. Ричард лежал рядом и храпел, как корнуолльский боров, а в перерывах между звуками, которые он издавал, с улицы доносился металлический лязг.

Я рывком поднялась.

— Дорогая, — пробормотал он, поворачиваясь ко мне. Его дыхание зацепилось за последний всхрап. Мы обнялись. Здесь, в темноте, под пропитавшимся потом одеялом, я была в безопасности. В такие минуты, как сейчас, жизнь казалась мне простой штукой: главное — это чтобы рядом с тобой всегда был человек, готовый обнять тебя.

— Чего ты вскочила? — спросил он.

— Кошмар приснился.

Он недовольно вздохнул, потрепал меня по голове.

— Опять тот же самый.

— Про экзамены? Бедный мой «синий чулочек».

— Нет, не этот, — сказала я.

К моему удивлению, оказалось, что кошмар про выпускные экзамены (в котором ты то никак не можешь найти аудиторию, где должны проходить экзамены, то твою курсовую неожиданно заворачивают, а то и вовсе про нее забываешь и вспоминаешь в последнюю секунду в совершенной панике) — это настоящее проклятие, преследующее всех преподавателей колледжей и вузов, даже тех, кто давно вышел на пенсию. Другой периодически повторяющийся сон снился мне реже и поддавался определению в меньшей степени.

Он был связан с сексом. Когда я его видела, я просыпалась от страха, но разгоряченная желанием. Действие в нем происходило в прошлом, когда я была ребенком. Сон был о детях, и дети занимались любовью, перешептываясь, залазили друг на друга, шурша телами. Они были где-то далеко, в другом пространстве, но иногда фокус невидимой камеры изменялся, происходящее приближалось, я становилась одной из этих детей и видела над собой ритмично движущееся лицо другого ребенка. Ребенок выглядел бесполо, как кукла, у которой на месте промежности лишь пластмассовый бугорок, но он терся об меня, отчего внутри меня все загоралось. Я знала, кто это. Но не могла заставить себя думать об этом. Мне хотелось ощущать себя в безопасности. Я хотела быть беременной и не бояться самой себя.

Я попробовала незаметно залезть себе под ночную рубашку, чтобы убедиться, что во сне поддалась желанию.

— Руки!!! — гаркнул Ричард, схватил меня за пальцы, понюхал и поцеловал их кончики. — Это моя территория.

Я прижалась к нему сильнее. Желание переплелось с чувством вины.

— Что-то тебя завело. Да ладно, во сне тебе разрешается изменять, но только если ты поделишься со мной. Что же приснилось нашей милой безумице?

— Ничего, — сказала я. — Ничего.

Я не могла ему рассказать. Истоки этого преследующего меня кошмара лежали во Франции, где я впервые поняла, что такое желание, но его сексуальная грань вызывала у меня отвращение, поскольку тот период был связан со смертью. Незадолго до того умер мой отец. Я никогда не могла спокойно говорить о нем, даже когда выросла. Я любила его сильнее всего на свете. Было такое, что я не хотела вспоминать из-за него, из-за скорби по нему, но оно приходило ко мне по ночам, а теперь, похоже, начинало вторгаться и в реальную жизнь. Взрослея, я поняла, что скрывала от себя столько же, сколько скрывала от Ричарда или матери, все глубже замыкаясь в себе от боязни столкнуться лицом к лицу с правдой.

— Поделись со мной, — сказал Ричард.

Я уткнулась лицом ему в шею, рот у меня раскрылся и в отчаянии приник к его коже.

— Клеопатра, — позвал он меня, его голос, как всегда в таких случаях, сделался недовольным. Называть меня Клеопатрой, королевой Нила, было одной из его любимых шуточек.

До поездки во Францию в моей жизни не происходило ничего интересного, по крайней мере она была беззаботной, в ней не было места ни сексу, ни смерти, вообще ничему, что находилось бы за пределами пригородов Северного Лондона и тихого существования в них маленькой послушной девочки, какой я была. Наверное, я когда-то была образцовой дочерью, старалась из всех сил, чтобы родители мною гордились, безумно боялась, что они умрут, или разведутся, или разочаруются во мне, и от этого любила их с такой силой, на какую только было способно сердце. Только тогда я этого не понимала. Мы были единым зданием, в котором я, трудный, но любящий ребенок, выступала в роли цемента.

— Я о тебе позабочусь, — сказал Ричард. — Ты же это знаешь, моя безумная и скверная прелесть.

Я вздрогнула.

— А что, я скверная? — сказала я ему в шею.

Ричард рассмеялся. Поднял мою голову, заглянул в глаза и поцеловал.

— Нет, ты хорошая, — серьезно сказал он. — Ты такая хорошая, что мне с тобой никогда не сравняться.

— Ничего подобного.

— Это правда, любимая. Кроме тех случаев, когда ты портишь воздух и делаешь вид, что это не ты.

— Кто бы говорил.

Я уехала во Францию (по обмену, Пасха, Клемансо-сюр-Луар) в состоянии скорби. Это произошло через две с половиной недели после смерти отца. Мать не должна была меня пускать, ей надо было оставить меня дома, обсудить со мной эту тяжелую утрату и заметить, что юная дочь отравлена горем, но она этого не сделала и так никогда и не узнала, как мне было тяжело.