Сумерки зимы - Дэвид Марк

Оба какое-то время сидели молча, размышляя. Вслушиваясь в голоса коллег. Хелен Тремберг зачитывала имена прихожан, а Софи Киркленд распределяла свидетелей между сотрудниками уголовного отдела.

– Но не в этом случае, – сказал Нильсен.

– Не в этом, – согласился Макэвой, а про себя добавил, что надо бы расслабиться и не раскрывать рта, пока не потребуется сказать что-то стоящее.

Нильсен выдержал почтительную паузу. Затем широко улыбнулся и заговорил:

– В общем, ее родители, понятное дело, в шоке. Их там не оказалось, видишь ли. Обычно мать ходит на службу вместе с Дафной, но сегодня занималась подготовкой рождественской пирушки. Отец был на работе.

– В субботу? Где же он работает?

– У них транспортная фирма, грузовые перевозки, вроде того.

Резко развернувшись, Бен окликнул Хелен Тремберг:

– Чем занимается папаша, Хеллс-Беллс?[11]

Хелен оттолкнулась от стола и катнула свое кресло к мужчинам. Улыбнулась Макэвою:

– Все-таки с нами, да?

Макэвой постарался сдержать довольную ухмылку. Он вдруг ощутил теплоту к ней, да и к Бену тоже. Не хочется признавать, но он разволновался. Хорошо снова быть в команде.

– Логистика, значит? – уточнил он подчеркнуто ровным голосом.

– Если верить веб-сайту, они доставляют гуманитарную помощь в труднодоступные места. Контракты с разными благотворительными организациями. Помните, мы относим старые свитера и всякое прочее в пункты, где женщины суют их в большие мешки? Ну вот, такие компании доставляют все барахло туда, где люди в нем нуждаются. Товарняками, по морю, по воздуху.

– Ясно. – Макэвой пометил у себя в блокноте. – Продолжай.

– Ну, короче говоря, у этой пары был собственный ребенок, но он умер. Лейкемия. В общем, Дафну удочерили через международное агентство, когда ей было десять. Целый год ушел на оформление бумаг, но здесь все в полном порядке. Она родом из Сьерра-Леоне, кстати. Потеряла родных в геноциде. Трагичная история.

Макэвой кивнул. Он мало что помнил о политической подоплеке давних вооруженных конфликтов. В памяти засели лишь размытые телевизионные картинки об изуверствах. Невинные жертвы, жизнь которых проходит под градом пуль и ударами лезвий.

– А что означает мачете? Не совсем обычное орудие, верно?

– Фарао тоже интересовалась, – ответил Нильсен. – Уже выясняем.

– И они регулярно посещают церковь? Как она сделалась служкой?

– Видимо, она с самого начала была верующая. Сама из религиозной семьи. Все те ужасы, какие она повидала в родных краях, не отвратили ее от Бога. Мать Дафны – ее приемная мать – отвела дочь в церковь Святой Троицы, когда показывала город в день ее приезда, и та решила, что в жизни не видела ничего прекраснее. С тех пор она часто туда возвращалась. По словам матери, в день, когда Дафна начала помогать во время службы, ее гордости не было предела.

Макэвой попытался составить мысленный портрет Дафны Коттон. Девочки, которую вырвали из жути гражданской войны, нарядили в белое одеяние и позволили держать свечу во время богослужения.

– У нас есть фото? – тихо спросил он.

Хелен встала, быстро прошла к столу и тут же вернулась с цветной фотокопией семейного снимка. Улыбающаяся Дафна зажата между приемными родителями – низенькими, толстенькими, седеющими. Бридлингтонское побережье на заднем плане. Какая-то зловещая, неестественная синева неба. Вся картинка чересчур глянцевая, едва ли не слишком идеальная. Макэвой спросил себя, кто мог сфотографировать. Что за бедняга, проходивший мимо, сделал снимок, который теперь стал фиксацией трагедии? Макэвой сделал собственный мысленный снимок. Спрятал его в память. Теперь эта улыбающаяся, счастливая девчушка – его представление о Дафне Коттон. Наложил его на окровавленный, изломанный труп. Определил ее смерть в раздел трагедий, где ей и место.

– Значит, в церкви она бывала часто?

– Три вечера в будни и дважды по воскресеньям.

– Самоотверженно.

– Еще бы, но Дафна была умницей. Не забывала про домашние задания. Училась исключительно на пятерки, по словам матери. С учителями мы еще не говорили.

– Какая школа?

– «Хессл». Недалеко от дома, ходила пешком. Рождественские каникулы начинаются со вторника.

– Нужно поговорить с ее подругами. Учителями. Всеми, кто ее знал.

– Как раз этим мы с Софи и заняты, сержант. Поделили обязанности, – с притворным смирением сказала Тремберг. Точно попросила старенького папашу не беспокоиться: обо всем уже позаботились.

– Отлично, отлично, – пробормотал Макэвой, пытаясь навести порядок в мыслях.

– Может, снимем твои показания, сержант? Лучше сразу с этим разобраться, завтра будет не до того.

Макэвой кивнул, уже сообразив, что его собственный вклад в расследование ограничится свидетельскими показаниями и знаменитой системой учета данных. Но он уже просунул ногу в эту дверь, и шанс принести пользу, поймать убийцу пока не упущен. Макэвой мысленно вернулся на несколько часов назад, в кровавый хаос на площади. К тому мигу, когда мужчина, лицо которого было спрятано под балаклавой, выскочил из церкви и посмотрел ему прямо в глаза.

– Есть что-то определенное, сержант? – спросил Нильсен без особой надежды в голосе. – Какая-то черта, которую ты смог бы узнать?

Макэвой прикрыл глаза. Позволил лицу в маске всплыть в сознании. Отодвинул от себя мороз, летящий снег, крики прохожих. Сосредоточился на одном моменте. На одной картинке. Одной сцене.

– Да, – сказал он и внезапно понял, что это важно, очень важно. – Он плакал.

Вглядываясь в голубые радужки, застывшие на мысленном кадре, казалось, он различал собственное отражение во влажных зрачках. С сухих губ сорвался едва различимый шепот:

– Почему ты плакал? И по кому?

Дом к северу от города, к востоку от всего остального; три поворота налево и один направо сразу за границей нового участка – кварталов, возведенных для молодых семей по плану, который мог бы соорудить ребенок с листом миллиметровки и коробочкой домиков для игры в «Монополию».

Три спальни. Черепичная плитка в шахматную клетку. Терраса, крышу которой подпирают крашеные шпалы, и задний дворик в девять бетонных плит. Вся отделка – унылая безликость, в расчете на людей, покупающих через агента, не глядя.

Вот и дом, подумал Макэвой; до смерти уставший, он сонно припарковал свой минивэн у обочины, глядя на жену – кинозвезду в прямоугольной афише окна. Она ждала его с сыном на руках, оба махали папочке.

Поздно. Слишком поздно, и Фину давно пора спать. Должно быть, вздремнул вечерком. Теперь не уснет всю ночь, будет прыгать на родительской кровати, примерять отцовские ботинки и топать в них по кухонному линолеуму, давя воображаемых чудищ.