Anamnesis vitae. Двадцать дней и вся жизнь - Татьяна Шарпарь

Он тогда никак не мог себе представить, что это все – их нет. Он, Иван, остался один. Дядя и тетя переехали к нему жить, и он, иногда по утрам слыша привычное, как при маме, звяканье посуды на кухне, забывал, что ее нет, и вскакивал с ощущением уюта и покоя, но через миг сознавал, что у него теперь другая жизнь, которая отличается от той, счастливой, и он теперь один. Как-то на кладбище, стоя над могилами родителей, он понял, что вся их жизнь была прощанием. Мама знала, что отец уйдет первым, и отец тоже это знал. Они никогда не говорили об этом, но, может быть, именно поэтому относились друг к другу с такой всепоглощающей нежностью.

Дядя и тетя не могли заменить родителей, но были очень близкими людьми, и теперь их не стало сразу обоих. Убийство… Когда Иван услышал это от следователя, он сразу не понял, о чем речь. Как же это? Это не могло случиться с его родными. Убийства показывают по телевизору, о них можно прочитать в книгах, но чтобы это касалось его семьи? У него респектабельные законопослушные родственники, и их нельзя убить. Это не про него. Но это оказалось как раз про него, потому что дотошный следователь подробно вызнавал про его алиби, проверял и прикалывал в папку с надписью «Дело» многочисленные справки из посольства, расспрашивал соседей на предмет его отсутствия в Москве в это время и вообще развил вокруг его персоны суетливую деятельность. Особенно эта деятельность стала бурной после того, как в его руки попала копия завещания, по которому вся движимость и недвижимость, а также счета в банках, ценные бумаги и прочее и прочее переходили в руки племянника, то есть Ивана Ильича Горчакова.

…Да, было что-то не так, правда, не ясно, что. В квартире было тихо, через закрытые окна доносился глухой уличный шум, как ворчание большой доброй собаки. Тихо… Тихо?! Телефон! Он забыл включить телефон, когда вышел из самолета. Ему должны звонить, причем сразу несколько человек! Силуэт психиатра реально маячил и не на горизонте, а в непосредственной близости. Телефон он не забывал включать никогда. Видимо, это был первый случай в его жизни. Это, наверное, из-за того сна, вернее, из-за женщины, которая ему опять приснилась. Он целый день о ней только думает, да еще эта встреча в гастрономе. Где же телефон? Так, надо вспоминать. В Берлине было холодно, в самолет он садился в плаще, плащ снял, остался в рубашке и джемпере. Телефон, вроде, был в руках. Потом он услышал предупреждение на трех (вот как, на трех!) языках о том, что пользоваться на борту самолета электронными устройствами категорически запрещено, и выключил телефон. А включить, как выяснилось, забыл. Странно на него действует Москва. Рубашку он выбросил в корзину с грязным бельем, телефон может быть там. Первый случай в жизни Ивана, когда он вынимает свой дорогущий смартфон из кучки грязного белья! Вау! Телефон укоризненно моргнул экраном, зазвучала знакомая мелодия, Иван облегченно вздохнул. Жизнь возвращалась, захотелось надеть пиджак, повязать галстук и вообще вернуть миру привычные очертания, запахи, звуки. Нельзя расслабляться: завтра ответственный, наверное, даже тяжелый, день. Экран телефона тревожно мигал: двадцать три непринятых вызова. Двадцать три! Кому же он так понадобился? Ландыш, еще Ландыш, опять Ландыш! Ландыш – это не цветок, а его невеста! Девятнадцать звонков от нее. Надо позвонить, а то с нее станется: может и с милицией его разыскивать. Иван нажал кнопку вызова – короткие гудки. Пожалуй, надо подождать, когда она сама позвонит.

Полное имя невесты было Ландыш Юсуповна Мирзоева. Иван познакомился с ней три года тому назад в аудитории МГИМО, где его друг, преподаватель международного права, со скучающим видом листал ее зачетку и, по всей видимости, ничего хорошего в ней не наблюдал. Девушка мялась, вглядывалась с удивлением в свой листочек, на котором что-то было написано, невнятно что-то бормотала, а Василий – так звали приятеля, уже заносил ручку, в смысле, перо, чтобы поставить неуд. Девочка была симпатичной, даже красивой, хорошо одетой, носик ее подрагивал от всеобщей несправедливости. Ивану стало ее жалко. Он подмигнул Василию и подсел к столу:

– Ну, что у вас тут? – спросил он грозно.

– Да вот, студентка Мирзоева ничего не знает, – подыграл Василий.

– Васи-илий Семенович, – укоризненно заскулила студентка.

– Что Василий Семенович? Почему лекции не посещали, – Василий заглянул в зачетку, – Ландыш Юсуповна?

Имя и отчество он произнес, тщательно выговаривая, почти по буквам. На Ивана имя студентки произвело впечатление, он даже перестал напускать на себя грозный вид.

– Придете через неделю, – сказал Василий (Василий Семенович, конечно, – он же преподаватель), захлопывая зачетку.

– Я не могу через неделю, – тихим, но очень твердым голосом ответила Ландыш Юсуповна.

– Это почему же, позвольте спросить, – у Василия от возмущения сорвался голос, и он потянулся за бутылочкой с минералкой, которая стояла на столе.

– Это личное.

– Ах, личное? Ну, тогда тем более. Придете. В Удобное. Для. Вас (большая буква была подчеркнута особенной интонацией). Время.

Барышня, сопя от возмущения, собирала листочки, ручку, что-то искала под столом, в общем, суетилась. Иван сразу все понял. Папа, наверное, нефтяной магнат – не олимпиаду же она выиграла, чтобы поступить в самый престижный вуз страны. Дочка, может быть, и не единственная, но избалованная – вон с какими капризными интонациями разговаривает. Денег, судя по одежде и украшениям, немеряно. Именно поэтому и не учится нормально, что денег немеряно, знает, что богатый папочка все равно пристроит на теплое местечко или хоть вон замуж. Ничего интересного. Сейчас пойдет звонить папе, расскажет ему, как злобный препод засыпал ее вопросами не по программе и вообще завалил от зависти к ее красоте и уму.

Барышня, наконец, убралась, и они с Василием сразу заулыбались, пожали друг другу руки, а потом, от полноты чувств, крепко обнялись. Был составлен план действий – столик в ресторанчике, позвонить Васькиной жене, чтобы тоже собиралась, Ваське заехать домой переодеться, а Ивану – поставить машину и приехать в ресторан на такси – предполагалось употребление спиртных напитков. Иван свою часть плана выполнил быстро, уселся за заказанный столик и стал изучать меню. Ресторан был почти пуст. На маленькой эстрадке пианист тихонько наигрывал мелодию популярного шлягера, официанты наводили последний лоск. Метрдотель, важный, солидный господин в смокинге и галстуке-бабочке, излучал гостеприимство и радушие.

– Будете сейчас заказывать или подождете друзей? – Подожду с вашего позволения. – Тогда, может быть, аперитив? – А что вы предложите?

Метрдотель сделал движение головой, и к столику подошел тоже важный господин в галстуке-бабочке, только моложе.

– Это наш сомелье, – пояснил мэтр, – официанты подойдут, как только вы пожелаете.

Сомелье развернул винную карту и наклонился над столом:

– Предложу вам вот это, это и это, – ворковал он, водя наманикюренным ногтем по строчкам.

– Ну хорошо, я посмотрю и выберу.

Сомелье моментально исчез, как будто растворился в воздухе. Иван углубился в карту вин. Все было серьезно. Названия вин написаны на языке страны-производителя, марочные вина выделены особым шрифтом. Цены – в у.е. – тоже очень серьезные. Иван только недавно приехал из Франции. Регулярное посещение французских ресторанов входило в программу его тогдашнего пребывания в стране, поэтому он невольно сравнивал. Сравнение было в пользу Москвы. Интересно, каково оно будет с гастрономической точки зрения? Но подумать об этом он не успел, потому что за соседним столиком стала собираться компания, и он невольно прислушивался к молодому трепу и присматривался к молодым людям. Они все были хорошо одеты и беспардонно молоды – лет по двадцать – двадцать пять. Отмечали, похоже, окончание сессии, делились планами на каникулы. Когда приехали его друзья, компания была уже прилично «навеселе».