Смерть на голубятне или Дым без огня - Анна Смерчек

– Да я, собственно… – начал было Иван Никитич, но Лев Аркадьевич сделал умоляющее движение глазами, означавшее со всей очевидностью, что он уже и не знает, как отделаться от упрямой пациентки, и рад приходу нового человека.

– Да-да, господин Купря нуждается в моем скорейшем совете после пережитого потрясения! Мало того, что он стал свидетелем трагического события, так еще и был впоследствии оклеветан в местной прессе! – убедительно проговорил Самойлов. Поликсена Ивановна, наконец, посторонилась, и косо поглядев на Ивана Никитича, поспешила к выходу. Купря понял: она не столько вошла в его положение несправедливо оговоренного человека, сколько опасалась оставаться с ним в одном помещении. Есть такая порода людей, которые охотнее верят злым сплетням, чем правдивому доброму слову, какими бы аршинными буквами им эту правду ни сообщили. Они совершенно уверены, что дыма без огня не бывает.

– Сладков божится, что аршинными буквами напечатал опровержение, – буркнул Иван Никитич. – Вы не видели еще?

– На что мне опровержение в газете, если я и так знаю, что вы не виновны? Уф, насилу избавились от дамочки.

Доктор изобразил лицом и всей фигурой облегчение, жестом пригласил Ивана Никитича пройти в кабинет, где, вместо того, чтобы опуститься на стул, зачем-то припустил легкой элегантной трусцой вокруг стола.

– Что это вам вздумалось здесь бегать? – усмехнулся Иван Никитич. Впрочем, он знал, что доктор Самойлов ратует за подвижный образ жизни.

– Современная наука доказала, что после неприятного или тем паче пугающего переживания, телу потребно движение. Так оно возвращается в доисторические времена, когда спасением от опасности было бегство, – пояснил Лев Аркадьевич, на бегу доставая из шкафа бутыль с водой и два стакана. – Стоит дать телу нагрузку, и мы успокаиваемся, словно мы все еще обитатели джунглей и нам удалось убежать от хищника.

– А что же, эта Поликсена – знатная хищница? – догадался Иван Никитич, подсаживаясь к столу.

– О да! – Самойлов набегался и тоже сел, наконец, на выбеленный медицинской краской стул. – Столько моего полезного времени сжирает, что я бы предпочел встречу с диким зверем. Мадам, видите ли, мечтает, свежо и бодро себя чувствовать, при этом оставлять вредных привычек не желает. Кушает по семь раз на дню, да все сплошь сладкое и жирное. А после того, как поела, непременно полежит, да вздремнет…

– Что ж, кто из нас не любит вздремнуть после обеда? – сладко вздохнул Купря.

– Стыдитесь, Иван Никитич! Еще античные мудрецы говорили: «Edimus ut vivamus, non vivimus ut edamus», что означает «Мы едим, чтобы жить, а не живём, чтобы есть», – строго нахмурился Самойлов, и его взгляд невольно скользнул вниз, на кругленький живот собеседника. Иван Никитич тотчас втянул его и для верности запахнул полы пиджака. Доктор протянул ему наполненный водой стакан. Тот пригубил и скривился.

– Это весьма полезная вода, обогащённая минеральными солями, – пояснил доктор и привычно опустошил стакан. Потом потянулся пощупать пульс своему приятелю.

– Нет-нет, я вовсе не по состоянию здоровья пришел, – замотал головой Иван Никитич. – Я подумал, что вы, Лев Аркадьич, сможете мне посоветовать, как ловчее было бы войти в один дом. Вы ведь здесь, в Черезболотинске, как врач знаете почти каждого, я полагаю…

– Да и в окрестных деревнях, – вздохнул доктор, снял очки и потер переносицу жестом бывалого и утомленного человека. Ивану Никитичу даже на мгновение стало совестно отвлекать приятеля своими обыденными делами. Но в коридоре за дверью было тихо, сейчас там никто не плакал и не ждал помощи, так что Купря, тоже вздохнув, рассказал:

– Видите ли, я сейчас иду от Сладкова…

– Который просил вашего прощения за клеветническую статью, прибегнув к помощи господина Шустова, – сморщился Лев Аркадьевич.

– Ну и нос у вас, – Иван Никитич поднес ладонь ко рту и подышал. Надо признать, если еще и попахивало коньячком, то самую малость.

– Нетрудно было догадаться, – укоризненно покачал головой доктор.

– Так вот, Сладков поручил мне написать об одном таинственном человеке, который гостит в семье местного купца, точнее купчихи. Я подумал, вы могли бы рассказать мне об этом семействе и, может, даже помогли бы войти к ним в дом не как журналисту, а как частному лицу. После обвинений, напечатанных в газете, мне бы очень была нужна ваша рекомендация.

– Что ж, пока не явился никто из болящих, извольте, я к вашим услугам, – с готовностью и даже некоторым любопытством откликнулся Лев Аркадьевич. Иван Никитич удовлетворенно улыбнулся, устроился поудобнее на стуле, вытащил из кармана свой блокнот и рассказал:

– Речь идет о семействе купца первой гильдии Добыткова. Только я попрошу вас покамест держать все в секрете! Так вот, купчиха Добыткова принимает у себя в доме некоего господина, француза. Он художник, и общественность уже пылает нетерпением увидеть его живописные полотна. Тот же ото всех скрывается. Тут, очевидно, кроется, какая-то тайна. Как знать, может быть, там дела амурные, а, может, что-то еще. Вы не слыхали случайно о нем?

– Признаться, не доводилось. Семейство это мне хорошо известно, но чтобы у них гостил француз – такого я не слышал, – пожал плечами доктор. – Впрочем, это, надо полагать, свидетельствует только о том, что этот таинственный господин пребывает в добром здравии. Вы знаете, я досужими сплетнями не интересуюсь. Если и знаю что о черезболотинских обывателях, то исключительно ad medicinae – по врачебным делам. Впрочем, если бы была организована выставка его картин, я непременно и с удовольствием посетил бы ее. А о какой из Добытковых идет речь? Должно быть, о Татьяне?

Иван Никитич замялся. В записях, сделанных со слов Сладкова, имени госпожи Добытковой, увлеченной художником, не значилось. Да он и не подумал сразу, что дам с такой фамилией может быть несколько в одном семействе. Он-то, памятуя о конверте, унесенном по случайности из дома покойного Карпухина, решил, что речь идет непременно о той самой Кат. Вл. Добытковой, указанной получательницей письма. Полное ее имя, должно быть, Катерина. Рассказывать о конверте доктору Самойлову Иван Никитич был пока, пожалуй, не вполне готов. Он еще сам для себя не решил, насколько предосудительной могут посчитать кражу писателем сборника собственных рассказов, если таковой сборник содержался в небрежении, а хозяин сборника оказался мертв. Тем более в свете опубликованной в газете клеветы.

– Так, стало быть, в доме несколько дам? – уточнил Иван Никитич осторожно.

– Да, там их трое. Татьяна Савельевна – младшая из всех, дочь покойного купца Добыткова. Ей двадцать два, а все еще не замужем, вот я и подумал, не она ли питает сердечную привязанность к заезжему художнику. Впрочем, я не слишком хорошо ее