Севастополь в огне. Корабль и крест - Юрий Суходольский

– Коля, зря ты так, – чуть помолчав, сказал Биля. – Али – мужик правильный. Нам дюже полезен будет. Воин он самый стоящий. А что было, то было.

– Было, говоришь? У меня это вот так перед глазами. Как они сынка моего да Галю…

– Ладно, Коля. Это у тебя что за штука? – спросил Биля, показав на провода.

– Это вот я пробую гальванизмом порох зажечь. Интересное дело. Куда твой фитиль! Его то намочит, то ветром разгонит, а если селитры переложить, в пыль за секунд сгорит. Да и какой он длины? Шагов двадцать, это самое большее. А тут искру можно хоть на версту бросить, причем именно тогда, когда она нужна тебе! Тюк вот так сверху пальчиком. – Кравченко показал на контакты проводов, досыпал пороха в коробочку и заявил: – Сейчас спробуем это дело – довольно сказал он.

– Где ты взял всю эту аммуницию-то?

– Чиж для меня у матросов стянул. Из Питера ее прислали, чтоб мины гальванизмом взрывать. Беда в том, что пороха для них нет, и корпуса быстро сделать нельзя. А так по минному делу у нас фитили уже лет десять не палят, один гальванизм.

– Ну вы даете! Такие дела Федора до Сибири доведут! Не у черкесов же вы!

– Матросам без надобности, а нам пригодится, – философски заметил Кравченко, вынул из глаза монокль, поднял палец, подвинул провода один к другому и замкнул их.

Раздался взрыв. Дым клубами заволок горницу. Где-то за стенкой раздался жалобный женский вопль и звон падающих ведер.

– Сила! – довольно сказал Кравченко.

Биля обеими руками отгонял от лица полосы дыма, плывущего в солнечных лучах.

– Ты вдругорядь на улице располагайся! Горницу задымил всю, – заявил он.

Дверь распахнулась, и на пороге появилась хозяйка хаты Екатерина Романовна, женщина лет тридцати, с красивой русской полнотой и миловидным лицом.

– Пожар! – сдавленно сказала она.

Кравченко начал вместе с Билей активно разгонять руками пороховой дым.

– Простите Христа ради! Експеримент! – проговорил он и развел руками.

– Креста на вас нет! Я так с лежанки и повалилась!

– Сей секунд все уладим! А если что вам по хозяйству надобно, так вы только скажите!

Дверь снова хлопнула. Сложившись в низеньком проеме, в хату шагнул вестовой, один из бойцов пластунского батальона Кубанского казачьего войска.

Сначала он пытался что-то разглядеть в дыму, потом вытянулся и громко сказал:

– Мне бы есаула Григория Яковлевича Билю! Пакет у меня для него.

– Это я. Давай книгу, – сказал Биля, выходя к нему из дыма.

Вестовой развернул книгу, к которой были привязаны перо и маленькая чернильница с крышкой на резьбе. Биля отвернул ее, обмакнул перо в чернильницу, расписался в получении пакета, лежавшего между страницами книги, и забрал его.

Вестовой отдал честь и вышел из комнаты.

Биля подошел к окну, вскрыл конверт.

– Яков Герасимович меня вызывает, – сказал он, еще не дочитав текст.

На турецкой софе во всей красе, в одних широких украинских шароварах лежал полковник Кухаренко. К сорока пяти годам его мощный молочно-белый торс был иссечен шрамами от пуль и холодного оружия. От места расположения пластунов резиденция Кухаренко отличалась разве тем, что он занимал всю хату один. На стене под белыми холстинами висели его мундиры, в том числе и парадный. Там же располагалось самое разнообразное оружие. Софа была застелена сине-золотым персидским ковром.

Кухаренко лежал на боку и большой двузубой вилкой ел вареники с вишней. Он окунал их в сметану и сплевывал косточки прямо в угол, на глинобитный пол.

На стук в дверь полковник коротко бросил:

– Входи!

В горницу вошел Биля, перекрестился на иконы, снял папаху.

– Здравия желаю, ваше высокоблагородие!

Было видно, что, произнося это, он просто соблюдает формальность, а с Кухаренко их связывает давняя и прочная приязнь.

Биля подошел к начальнику и пожал руку, протянутую им.

Полковник сел на софе, по-турецки поджав под себя босые ноги.

– Садись, Гриша. Вареников хочешь? – спросил он.

– Благодарствую, сыт! – ответил Биля и присел на софу.

– Хороши вареники! Жаль только, что сами в сметану не ныряют, как в сочинении господина Гоголя. Ты, я вижу, здоров, а как крестник мой?

– Здесь он, Яков Герасимович. Не посылал его еще к тебе, не хотел беспокоить.

– Пусть придет. Не рано ли ты его пластувать-то взял?

– Раненько, да так уж вышло промеж нас.

– В твоей он полной родительской воле. Дело есть у меня.

– Сказывайте.

– Вчера у князя Меньшикова, говорят, начальники, смехом заливаясь, шутковали над тем известием, что союзники сажают свои войска на суда, чтобы в Крым плыть. А я так полагаю, что беспременно они здесь будут.

– Под зиму?

– Вот и Меньшиков считает, что они ничего серьезного в позднее время года не затеют. Но он думает, что везде запрягают так же долго, как в России. Ты же харьковского университета, по-французски читаешь?

Биля утвердительно кивнул.

Кухаренко достал из-под ковра, покрывающего софу, довольно замызганные листки писчей бумаги, передал их Биле и сказал:

– Я там отчеркнул красным.

Есаул взял письмо, нашел нужное место и погрузился в чтение. Он быстро пробежал страницу убористого текста и взялся за вторую.

– Слежку они тут давно ведут, уже лет двадцать как. Но военных карт южного побережья Крыма у них нет. Добавлю, что и у нас тоже, – сказал Кухаренко.

Биля с удивлением поднял голову и изумленно посмотрел на него.

– Оно, может, и к лучшему, что наше военное министерство не удосужилось их составить, – продолжил Кухаренко. – Посему и карты эти не могли быть своевременно украдены французским штабом.

– Кем писано? – спросил Биля, возвращая бумагу.

– Наши казачки на французском офицерике взяли в Дунайской армии. Видишь, черным по белому написано. Они нападут на Анапу и Суджак-Кале.

– Хорошо бы официальные бумаги раздобыть. С этим к Меньшикову не сунешься.

– Вот и мы со Степаном Александровичем Хрулевым ту же думку имеем. Только он полагает, что ударят они прямо на Севастополь. И по многому рассуждению моему тут я с ним согласился.

– Что же я тут могу сделать?

– А вот слушай! Бегает тут вдоль берега один пароходик английский, «Таиф» прозывается. Очень это странный пароходик. Уже года три, как он тут пасется. Говорят, не раз приставал к черкесскому берегу. Но это дело не важнецкое. Англичане рабов в Турцию с превеликим удовольствием доставляют, особенно невольниц в гаремы. Деньги, как сказал император Веспасиан, не пахнут. Вот и «Таиф» этот вроде по тому же делу, но не только. Был он, кстати, при Синопе и еле удрал от Нахимова Павла Степановича. Главный там – английский военный советник Слейтер, он же торговый человек, как это у них зауряд принято. Есть на борту еще английский то ли офицер, то ли газетный репортер. На всех языках говорит, не раз ездил в горы. По фамилии Ньюкомб, а по ремеслу, я так полагаю, что шпион. Теперь смотри. Помощник Шамиля Наиб-паша находится у них в лагере, в Варне, вместе с пятьюдесятью черкесскими вождями. К бабушке не ходи, мечтают они нам в спину ударить. Я так понимаю, что этот пароходик около Евпатории видели неспроста, и много на нем есть интересного. Очень бы нам было лестно бумаги с него посмотреть.