Могила ткача - Шеймас О'Келли

По дороге в город им пришлось одолеть небольшой подъем, и, когда старики взбирались наверх, вдова думала, до чего же тяжело им дался прошедший день. Ей стало боязно, как бы Кахир Бауз не лишился сил, прежде чем окажется на вершине холма. Она бы напоила его виски у себя дома, если в бутылке еще что-то осталось. Из двух стариков, несмотря на хромоту, Михол Лински гораздо легче одолевал подъем. Кстати, они шагали вровень, но держались далеко друг от друга, словно дорога между ними символизировала разрыв дружбы в результате спора о могиле ткача. Весь день им нравилось делать друг из друга врунов, и завтра, с Божьей помощью, они будут делать то же самое. Понимая смысл их враждебности, вдова с легким удивлением смотрела, до чего же старики не похожи друг на друга. Она не имела ни малейшего представления, что происходило в голове Кахира Бауза, которая висела, как поникшая фуксия. Откуда ей было знать о подъемах и падениях его размышлений, волнений, раздражений, наконец, ироничности, за которыми, возможно, он и сам вряд ли мог уследить. Никто — даже Кахир Бауз — не сказал бы точно, о чем он думает. Все, что знала вдова, это то, что Кахир Бауз неожиданно остановился как вкопанный. Что-то такое произошло в его голове, какое-то старое воспоминание дремало-дремало и вдруг проснулось, пошевелилось, запульсировало, стало теплым, стремительным, как молния в небе, и озарило светом его память. Как будто прожектор вдруг осветил темные закоулки его мозга. Из-за этого Кахир Бауз застыл на месте, тогда как Михол Лински продолжал путь без него. Вдова видела, как Кахир Бауз повернулся на каблуках и его голова на краю горизонтально развернутого тела обернулась кругом, как стрелка на часах. Вместо того чтобы указывать вверх на холм, то есть в ту сторону, где был дом, голова указывала вниз, на Клун-на-Морав. За этим последовали и вовсе фантастические действия — шарканья, вращенья, — каких вдове еще не приходилось видеть. Кахир Бауз хотел быстро сбежать вниз по дороге. Это было ясно. И Кахир Бауз был уверен, что он быстро бежит по дороге. Это тоже было очевидно. Однако на самом деле он легонько подпрыгивал, ставя палку впереди себя, но ни один прыжок не отдалял его от остальных. Своей нормальной походкой он мог бы добиться большего. Его прыжки были чудовищной пародией на прыжки кенгуру. К тому же Кахир Бауз кричал что-то совершенно непонятное. Глядя на него, вдова остановилась в изумлении, а потом ее лицо разгладилось, на нем появился румянец, глаза потеплели, исчезла печаль, и все ее тело затряслось в неудержимом приступе смеха. Кахир Бауз миновал ее, продолжая совершать фантастические прыжки, что-то непонятно крича и стуча палкой о землю, тогда как левая рука оставалась словно приклеенной к пояснице, осуществляя тормозную функцию.

Михол Лински оглянулся, и его лицо исказилось, когда он увидел, что творится с камнедробильщиком. Стащив с головы шляпу, он перекрестился.

— Защити нас, Господи, от греха! — воскликнул он. — Вот и старый Кахир Бауз повредился в уме. Недаром я еще днем заподозрил неладное. Нетрудно было понять, что что-то ужасное происходит у него в голове.

Вдова наконец-то справилась со своим смехом и тоже перекрестилась. Она сказала:

— Прости мне, Господи, мой смех и ткача, уже облаченного, но заждавшегося похорон.

Могильщик, который не был не в счет, поспешно поднимался по лестнице, но Кахир Бауз ударил его палкой, потом ударил еще, согнав вниз, и сам вновь оказался на Клун-на-Морав. Он ковылял по траве, то поднимаясь на земляную насыпь, то исчезая в яме, но упрямо продолжая путь, как судно в шторм; и опять он надолго погрузился в раздумья, показывая, однако, свою вечную палку, свой перископ, свой знак того, что он занят делом. Потом он устроился на земле, помеченной камнями с большими белыми знаками на них, и закричал всем, призывая в свидетели Господа, что это и есть могила ткача. Сначала могильщики не поверили, постояли в нерешительности, но потом переговорили между собой, а так как Кахир Бауз являл всем своим видом невиданную страсть, неистовость, кричал, вопил, брызгал слюной, показывая желтые зубы, стирал пот со лба, с трудом держался на подгибавшихся ногах, то принялись копать землю точно в том месте, на которое он показывал. Поглядев на это и поправив шаль на голове, вдова сошла на землю Клун-на-Морав, заметив, однако, что пара теплых карих глаз на мгновение остановила на ней свой взгляд. Встав немного поодаль, она с необычно бьющимся сердцем ждала результата. У могильщиков был такой вид, будто они каждую минуту готовы к любой неожиданности, поэтому копали с необычными предосторожностями, а Кахир Бауз наклонился над ямой и, каркая и кудахтая, требовал, чтобы они работали быстрее. Из ямы летела земля, черная и плодородная, судя по цвету, блестевшая, как золото, в сгущающихся сумерках. Два фута, три фута, четыре фута; через равные промежутки времени лопаты мощно вгрызались в землю, и пока еще ничего не происходило. Кахир Бауз весь дрожал от напряжения, опираясь на свою палку. Наконец в яме, открывшейся в древней земле, было уже пять футов. Лопаты остановились. Один из могильщиков посмотрел на Кахира Бауза и сказал:

— На этот раз вы правильно показали могилу ткача. Больше свободных мест тут нет.

Вдова потихоньку вздохнула и, поглядев на другого могильщика, немного помедлила в нерешительности, а потом позволила себе слабую благодарную улыбку, осветившую ее бледное печальное лицо. Взгляд мужчины обежал темнеющее пространство Клун-на-Морав.

— Все-таки я нашел могилу ткача, — крикнул Кахир Бауз, и его лицо озарилось неземным воодушевлением. Найди он сейчас философский камень, он и смотреть бы на него не стал. А вот могила ткача открывала ему путь к мудрости, перед которой склонится весь его мир. Торжествующе оглядевшись по сторонам, он произнес: — Где же Михол Лински? Что скажут люди о его осквернении могилы Джулии Рафферти? Джулия еще навестит его, а уж я бы с кем угодно встретился, только не с Джулией Рафферти. Куда подевался Михол Лински? Уж не стыдно ли ему показать свое лживое лицо? И что там Малахи Рухан говорил о вязе? Вот вам и вяз! Если у него сейчас на уме одни деревья, то пусть залезет на одно и повесится на своей веревке! Так куда же подевался старый Михол Лински со своей дырявой головой? Где он, я спрашиваю? Пусть придет сюда, на Клун-на-Морав, и я покажу ему могилу ткача в пять футов глубиной и без единой косточки, чистенькую и красивую, о какой можно только мечтать. Иди же сюда, Михол Лински, и я послушаю, как ты врешь своим желтым языком.

Непонятным образом он перескочил через могилу и отправился к лестнице, продолжая говорить на ходу.

Михол Лински притаился снаружи за стеной, когда Кахир Бауз повел могильщиков на новое место, и его лицо было искажено напряженным вниманием, почти мучительным. Потом, глядя поверх стены, он говорил себе:

— Тихо, тихо! Плевать на этого сумасшедшего. Ничего он не знает. Говорю я, ничего ему не известно. Тихо, тихо! Пусть себе копают. Не пройдет и минуты, как все станет ясно. Ох, что с ним сделают тогда! Он совсем свихнулся. Тихо, тихо, еще минута, и старый лунатик Кахир Бауз будет в моих руках. Вот уж он тогда попляшет у меня. Я выставлю его на посмешище всему миру. Я ему покажу. Пусть тогда поговорит. Уж я помучаю его. Все ему выскажу. А пока тихо!