Колхозное строительство 2 - Андрей Готлибович Шопперт

обеденное, самое время перекусить. Вот только временные трудности. Утром, в преддверии завтрака, Пётр заглянул в холодильник. Даже мыши повесившейся и то нет. Доели колбасу с сыром, и «генуг». В смысле, «аллес». Пришлось опять ловить такси и ехать на рынок. Хоть тут повезло: Армен, кустистый, носатый и вечно улыбающийся южный мачо, был на месте и даже узнал Тишкова.

— А, дарагой, почему долго не был? Денег жалел? Не жалей деньги, ещё заработаешь, денег вообще много, а друг у тебя только один — и это я. О-о-о, — это Армен заметил значок с Горьким на лацкане пиджака у Петра. Тот расстегнул пальто — на рынке было тепло и душно. Даже не так, там просто нечем было дышать. Запах крови и несвежих мяса с рыбой был для непривычного человека серьёзным испытанием.

— Ты писатель, дорогой? — надо же, какие подкованные пошли продавцы. Сам Пётр увидел значок члена Союза Писателей только вчера при вручении. В прошлой жизни не доводилось. Почему, интересно, выбран как символ именно Пешков? Чем Пушкин не угодил, или Толстой? Хотя, они же дворяне. Ну не Маяковского же или Есенина на флаг присобачивать. Самоубийцы. Кто там ещё из пролетарских? Гайдар с детскими рассказами? Нет. Новиков-Прибой? Ничего, кроме «Цусимы». Шолохов? Так он жив ещё. Действительно, получается, кроме Горького в символы никто и не годится.

— Есть немножко.

— А что написал? Я много читал.

В нескольких метрах от того места, где они стояли, был под потолком размещён динамик в виде раструба, и из него, пусть с бульканьем и треском, неслась песня, которую уже не напишет Валерий Курас.

«…Только рано в гавань кораблю,

Ты прости и знай, что я люблю,

Что я до слёз люблю,

Я люблю твои синие глаза,

От любви моей синие глаза,

Я могу о них столько рассказывать,

Но я буду их лучше целовать…»

Пётр ткнул пальцем в динамик.

— Дарагой, ты эту песню написал? — приятно видеть, как в чёрных глазах собеседника вспыхнул огонёк азарта.

Конечно, песня украдена. Чем гордиться? А есть чем гордиться. Почти нет сейчас хороших песен. Почему русские люди поклоняются нечёсаным «битлам»? Просто потому, что они из-за бугра? Нет. Для шестидесятых годов их песни и на самом деле прорыв. А вот мы этот прорыв скоро ликвидируем. Кто бы ни забросил их с Викой Цыгановой в это время или в эту реальность, но подбор у этого товарища интересный. Певица, которая знает ноты и окончила нужное учебное заведение, и какой-никакой, а писатель и поэт. Зачем забросили? Чтобы они сделали эту страну «не только в области балета впереди планеты всей». Нет другого ответа на этот вопрос. И процесс пошёл. Почему бы не гордиться этим?

— Армен, мне нужно продукты для лобио. Найдёшь хорошую белую фасоль и грецкие орехи? Ещё нужны пряности, ну и дыни с мандаринами тоже не помешают. А ещё нужна печень говяжья и морковь.

— Так ты эту песню написал? Ты Тишков? — не отступал со своих позиций армянский мачо.

— Мы, вдвоём с дочерью, — ну, раз хочет услышать ответ…

— Пойдём со мной! — вообще акцент пропал.

— Куда пойдём?

— К дяде пойдём, — и даже схватил за локоть. Приспичило?

— Армен, мне продукты надо, к ужину ведь ещё готовить. Время… — не дали договорить.

Мачо приволок его к обшарпанной, когда-то покрашенной зелёной краской, двери.

— Будут продукты, ты, дарагой Тишков, пока с дядей поговори, а я всё найду. Не пожалеешь, — кустистый вулкан втолкал Петра в комнату, прокричал что-то на одном из языков народов СССР и исчез.

Пётр огляделся. Деревянный растрескавшийся стол. С обеих сторон приставлены табуретки. Сидят два немолодых армянина, скорее всего, и играют в нарды. Тот, что лицом к двери, хозяин кабинета, наверное, очень похож на Фрунзика Мкртчяна. Через две недели ведь на экраны страны выйдет «Кавказская пленница». Только «Мкртчян» одет иначе — не галифе, а хорошие серые штаны. Сейчас все ходят в брюках, застёгнутых выше пупка, из-за чего получается несколько комичный с точки зрения Петра вид — «Чарли Чаплин жив». У него самого сейчас костюм со штанами, где ремень на два пальца ниже пупка. И не тонкий ремешок, а специально сшитый в сапожной мастерской — чуть пошире, и с замечательной пряжкой на два колка, выточенной в ЛМЦ.

— Заходи, дорогой товарищ Тишков, присаживайся, Акпер сейчас чай принесёт, — подзатыльник лёгкий, и оппонент по нардам исчез за дверью. — Я Петрос Мкртчян — директор этого рынка.

— Пётр Миронович Тишков, — представился Пётр и поискал глазами вешалку. В кабинете было жарко, в углу гудел самодельный тэн, — Мкртчян? А Фрунзик — не родственник?

— Вай! Откуда знаешь Фрунзика? Это мой племянник. Ну, не прямой племянник. Двоюродный. Вон вешалка.

Точно, в углу в доску было вбито три гвоздя, а сама доска прибита к стене. Пётр снял пальто, шарф, пристроил под вешалку многострадальный счастливый портфель.

— Так откуда Фрунзика знаешь?

— Кино смотрел. «Кавказская пленница». Скоро показывать будут.

— Да, он говорил, даже билеты уже принёс. Слушай, Пётр Миронович, ты где такой костюм взял? Я всё достать могу в Москве, а такой костюм не видел.

— Сшили у нас в городе.

— А, хороший портной. Еврей, наверное? — Петрос пальцами потрогал материал, покрутил Петра, даже пуговицы расстегнул. Любознательный, чёрт.

— Пётр Миронович, а ты только песни пишешь?

— Нет. Я — Первый Секретарь Горкома КПСС.

Оба-на. Угол-шоу. Товарищ директор чуть не по стойке смирно встал.

— Извини, уважаемый. Садитесь, пожалуйста.

Как раз Акпер чай принёс в дебильных подстаканниках, и полный поднос всевозможных конфет — даже трюфели просматривались.

— Угощайтесь, Пётр Миронович.

— Дорогой директор…

— Какой директор! Для вас, уважаемый, просто Петрос, — набулькал из заварочного чайника в стакан чего-то почти чёрного.

Пётр попробовал. Вещь. Такого хорошего чая он в этом времени ещё не пил.

— Вкусно? — заметил это дядюшка Петрос.

— Да, спасибо, очень хороший чай. Индийский? — Пётр ещё отхлебнул, потянулся за трюфелем.

— Зачем индийский! Армянский. У нас один район в горах есть, Мегри называется. Там чай немного выращивают. Только три верхних листочка самые красивые девушки собирают. Надо тебе? Есть у меня небольшой запас.

— Кто же от такого хорошего чая откажется? — Штелле продолжал отхлёбывать, одновременно осматривая помещение. Какая-то временность, неустроенность.

— Дорогой Пётр Миронович, у меня есть родственники и друзья в Москве. Три родственника и три друга. Они директора ресторанов. У всех есть музыканты. Приходят люди отдыхать, танцевать. Хотят твои песни слушать. Начали их учить, даже исполнили пару песен, а тут приходят люди из управления по