Волшебная сказка Нью-Йорка - Джеймс Патрик Данливи

Блондинка в черном. Третьего дня видел ее в холле. Сидит, читая раскрытый на коленях модный журнал. По углам застыли двое джентльменов. Еще один, стоящий прямо за дверью, оглядывает меня сверху донизу. У гроба преклонила колени и поникла главой пожилая женщина. На усопшем синий деловой костюм. Видел его на столе, когда падал в обморок. Нынче он лет на двадцать моложе. В очках и, господи-боже, в старом итонском галстуке. Встань здесь. Проверь термостат. Прошу прощения, сэр. Оп-ля. Температура-то на градус ниже, чем следует. И зеленый свет малость резковат. Музыка смахивает на замедленную польскую польку. А ну, еще шажок вперед. Жена, должно быть, вдвое моложе его. Масса золотых украшений на обоих запястьях. И на пальце бриллиант размером с желудь. А садиться мне разрешается. Пожалуй, не стоит. Экие она ноги-то отрастила. Черные чулки мерцают в изумрудном свете. Представься.

— Прошу меня извинить. Я мистер Кристиан. Ассистент мистера Вайна. Надеюсь, все в порядке. Могу я что-нибудь сделать для вас.

— В общем, да. Вы не добудете мне пачку «Глазок».

— Прошу прощения.

— «Глазок».

— А что это.

— Сигареты.

— О. Разумеется.

— Вставьте их в счет.

Кристиан трусит по улице. Стараясь попадать в оставленные кем-то следы. Мимо мрачной статуи индейца у табачной лавки, который, прикрыв щитком ладони глаза, всматривается в решетки и фермы, чьи перекрестья проступают сквозь неослабевающий снег. Под рушащийся сверху железнодорожный гром кричит продавцу «Глазки», и тот протягивает пачку. Написано, с ментолом. И коробок спичек в придачу, задаром. В Европе пришлось бы платить. Подумал, наверное, что я чокнутый, бегаю тут без пальто. А я превосходно себя чувствую в эту минуту. Снег очистил воздух, и люди как-то изменились, посвежели. У некоторых совершенно фантастические ноги. Все это внушает надежду. Что я смогу добиться на этой работе успеха, может быть сногсшибательного. Глядишь, еще и Вайну нос утру по части шика и роскоши ритуала. Заведу себе венский оркестр. И еще, поставлю у входа двух лбов с пиками и в доспехах, пускай охраняют. А похоронный салон уйдет у меня под землю на восемь этажей. И ведь всего только час назад я был извращенцем. Замогильным сосалом, разносящим заразу.

— Мадам.

— Спасибо. Что за любезный молодой человек. Большое спасибо.

— Всегда рад служить вам, мадам.

— Я миссис Соурпюсс. Вы, наверное, читали о нас в газетах.

— Сожалею, но по-моему не читал.

— Все это так ужасно. А вы не из Нью-Йорка, верно.

— В настоящий момент нет.

— Мне сразу так показалось. Вы говорите, как англичанин.

— Спасибо.

— Как это милого молодого человека вроде вас занесло в подобное место.

— Как вам сказать, мадам, пожалуй, это можно назвать моим призванием.

— Вы что же, призыв услышали. Исходящий отсюда.

— Именно. Такова моя миссия. Надеюсь, что усердный труд позволит мне добиться заметного положения. Быть может даже открыть со временем собственное дело.

— На редкость неромантическое стремление.

— Я хочу помогать людям. И моя профессия предоставляет такую возможность.

— Вы говорите совершенно как мистер Вайн.

— Мне очень лестно это слышать.

— А вас от всего этого не тошнит.

— Мадам, утешать осиротевших, скорбящих о своей потере, есть необходимая предпосылка моего душевного мира.

— Да ну вас, вы меня разыгрываете. Но произношение у вас великолепное. Хотите сигарету.

— Нет, благодарю вас. Вы позволите.

Кристиан вытягивает зажигалку миссис Соурпюсс из ее туго обтянутой черной перчаткой руки. По которой каскадом спадают золотые браслеты. У нее твердая и сильная линия челюсти. Светлая, гладкая кожа. Зеленовато-синие глаза. Наклонись чуть ближе. К ее духам. Глаза скорее синие, чем зеленые. А я, когда входил сюда этим утром, ожидал, что на меня пахнет формалином. Кабы позавтракал, могло бы и вырвать. Прямо на Вайновский канареечный ковер. Тяжелая зажигалка. Должно быть, литое золото. Вот, значит, валится на тебя с небес дерьмо чуть ли не водопадом. Особенно с потолка спальни, которую ты снимаешь. И вдруг замираешь с эрекцией, норовящей высадить тебе нижнюю челюсть. Оттого, что углядел бедра скорбящей вдовицы. Есть от чего офигеть.

— Скажите, мистер Кристиан. Господи, какие у вас чудные, изящные руки. Вы на кладбище поедете.

— Да, поеду.

— Я была бы вам очень признательна, если бы вы поехали в моей машине. Мне бы хотелось иметь в дороге собеседника.

— Я спрошу у мистера Вайна. Уверен, что он согласится. Мы стараемся помочь нашим клиентам всем, чем только можем.

Брови Кристиана удивленно приподнимаются в изумрудной, будто в ночном клубе, полутьме. Скромно ретируюсь. Останавливаюсь посреди коридора, чтобы в льющемся с потолка свете осмотреть свои руки. Да. Пожалуй, и впрямь великолепны. Надо обождать, придумать как опустить мой налившийся кровью перпендикуляр, а то Кларенс подумает, будто я пытался уделать им скорбящую вдовушку. Он прав. Жизнь прекрасна. Для тех, кто посвятил ее избавленью от мертвых. Единственное, что меня теперь остановит, это полный провал.

Или

Помирать

Вдруг станет

Немодно

Автомобиль у мадам серый. С крохотными круглыми боковыми окошками сзади. Вроде иллюминаторов на корабле. Длинная антенна торчит над заснеженной крышей. Внутри меховая полость с темным отливом. В последний раз окинул взглядом мистера Соурпюсса. Чье спокойствие и лысина представляются безграничными. Нарумяненные полные щеки. Денег, наверное, целую кучу огреб. Печать молчания на устах. Иначе я бы спросил у него, как это ему удалось.

Пока мы едем по Пятьдесят Седьмой улице, миссис Соурпюсс мурлычет неторопливую польскую польку. Порой поворачиваясь, чтобы оглядеть витрину очередного модного ателье. Улыбается, встречаясь со мной глазами. Малый, вначале торчавший у термостата, стоял, из конца в конец озирая улицу, а двое других наблюдали, как я влезаю в ее лимузин. И жевавший резинку шофер миссис Соурпюсс, пророкотал нечто неразличимо неласковое и захлопнул за мной дверцу.

Снег, ставший глубже, замедляет движение. Белые холмики брошенных автомобилей. В небе темные тучи. Буксир волочет вокруг пирса океанский лайнер с красной трубой. В увеселительном парке за темными холодными водами Гудзона торчат над отвесными скалами вагончики русских рельсовых горок. Школьником заехал туда однажды, после ежегодной июньской лодочной прогулки. Тогда это был мой город. Теперь принадлежит Вайну. Который молча уставился на меня, когда я сообщил. О требовании миссис Соурпюсс, чтобы я ее сопровождал. Я стоял, ожидая. Вайн сидел. За столом, сплошь покрытым листами архитектурных планов. Прижатых с одного угла черной книжицей, на который красным выведено «Нью-Йоркский Светский Календарь». Теперь он уже выяснил, что я там не значусь, и вправе спросить, какого, собственно, дьявола ты пытаешься втереться в знакомство к скорбящим. Но он опустил глаза на чертежи. О'кей, Кристиан. И добавил, сию минуту по радио сообщили, будто надвигается настоящая снежная буря, убедитесь, что Чарли надел цепи на колеса всех машин. У Чарли, когда я к нему подошел, приятным образом вылезли на лоб глаза. И он сказал, мистер Кристиан, а вы-то что здесь делаете. Я сказал, работаю. И он сказал, господи-иисусе.