Трясина (не) равнодушия, или Суррогат божества - Владимир Шеин

— Как вы относитесь к показаниям Селемякиной И.С.? Откуда она могла вас видеть? И, главное, когда?

— Бедная пожилая женщина. Я уверен, что ни разу не видел её. Она, конечно, могла меня видеть, когда я приходил к Костомарову. Но её поведение в суде говорит о том, что она сама не знает, что она видела и видела ли вообще.

— Что можете пояснить по поводу ваших отпечатков пальцев на месте происшествия?

— Они могли и должны были быть там обнаружены. Я бывал у Костомарова, он же не отличался страстью к чистоте и порядку. — ответил Степан и с улыбкой продолжил. — Насколько я знаю, время, когда оставлены отпечатки пальцев оставлены, установить невозможно.

— Невозможно. — согласился я. — Может у вас есть какие-либо мысли по поводу произошедшего? Идеи? Предложения?

— Мыслей нет. Есть предложение — перейти на «ты».

— Принимается. В таком случае что ты думаешь обо всём случившемся? Тебя подставили? Если да, то кто?

— Подставлять меня было некому. Конкурентам это не интересно, так как бразды правления всем имуществом и капиталом держит в своих руках мать. Это меня устраивает. Врагов в России я ещё не нажил. У меня сложилось впечатление, что произошедшее — роковое стечение обстоятельств.

— Очень неудачное стечение обстоятельств, как мне кажется.

— Очень неудачное. — согласился Фёдоров, улыбнувшись. — Ещё вопросы?

— Пока нет. Мне необходимо всё обдумать, взвесить и проанализировать. Тебе же я рекомендую дать ответ по поводу своего алиби. Ты сам понимаешь, что это важно.

— Понимаю. Но решения не поменяю.

— Это твоё право. В таком случае ознакомься с соглашением и, если тебя всё устраивает, подписывай. — я протянул ему практически стандартный бланк договора, слегка доработанный мной в связи с не обычными условиями нынешнего дела и после того, как Фёдоров его прочитал и подписал, продолжил. — Ладно, определимся. Счастливо.

— Всего доброго.

Когда я вышел из СИЗО, был уже полдень. Сегодня ноябрь подарил пасмурный, но сухой день. Настроение у меня было аналогичным. С одной стороны, мне понравился Фёдоров-младший: спокойный, уравновешенный, хладнокровный, умный, образованный. С другой — он слишком самоуверен и глуп. Глуп, потому что верит в правосудие и справедливость, верит в то, что лозунги о презумпции виновности действительно работают, верит, что его судьба кому-то, кроме нас, интересна. Больше всего меня заинтересовало то, что в нашем разговоре он дважды назвал свою мачеху матерью. В его устах это прозвучало естественно и как само собой разумеющееся. В жизни не часто такое встретишь. Поэтому я направился в кафе, чтобы перекусить, а затем направился на встречу с мачехой Степана. Или всё-таки матерью?

Фёдорова Кристина Алексеевна проживала в небольшом двухэтажном особняке из красного кирпича в одном из самых престижных районов города на Набережной. С конца 90-х годов ХХ века здесь строились и облагораживали территории наиболее обеспеченные лица: бизнесмены, чиновники и преступники. Ко всем ним следовало добавить «крупные». К концу второго десятилетия ХХI века их число проредила жизнь: кого убили, кого посадили, кто успел избежать первых двух вариантов и скрылся за границей. Особняк, который Фёдорова приобрела по приезде в Россию, ранее принадлежал заместителю мэра города. Четыре года назад государство за многочисленные преступления обеспечило его жильём на ближайшие 12 лет, дом же конфисковали и продали. Ничего особенного он не представлял: типовой проект, с претензией на красивую архитектуру. Главным, как я понял, при его строительстве была функциональность помещений. Особняк располагался на огромном земельном участке, огороженным металлическим фигурным забором. На территорию можно было попасть только через единственные ворота, где располагался пост охраны. Сада, как такового на участке не было, имелись многочисленные в разнообразном порядке разбросанные хвойные и лиственные деревья. По сути, это был разросшийся парк, лишь несколько облагороженный в местах, где были проложены дорожки. Из-за этого часть дома была скрыта от глаз.

Пройдя необходимую процедуру проверки на посту охраны, я один, без сопровождения направился по асфальтированной дорожке к дому. Когда я подошёл ко входной двери в дом, та немедленно открылась и меня встретила сама хозяйка дома. Кристина Алексеевна выглядела даже лучше, чем на фотографиях, которые я видел в Интернете. Мне было известно, что сейчас ей 45 лет. Но выглядела она значительно моложе. Следов пластики я не заметил, хотя жёлтая пресса указывала на злоупотребление госпожой Фёдоровой медицинскими процедурами. Я бы дал ей лет 40. Высокая брюнетка, некоторые даже сказали бы статная, с выдающимся бюстом и замечательной фигурой. Её лицо явно не было образцом классической красоты, но отличалось какой-то очаровательностью. Иногда таких женщин называют миленькими. Я в отношении хозяйки дома такого эпитета не применил бы: её портил жёсткий взгляд серо-голубых глаз. Эта жёсткость чувствовалась сразу. Несмотря на то, что перед началом разговора она одарила меня улыбкой, я сразу же понял, что передо мной женщина серьёзная и с ней необходимо вести себя очень осторожно.

— Господин Талызин. — констатировала Фёдорова. — Или товарищ?

— Можно обойтись без официоза госпожа Фёдорова. — и продолжил, надеясь растопить лёд. — Или миссис?

В ответ она рассмеялась. Очень естественно, смех был настоящий, не наигранный.

— Раз мы так хорошо пониманием друг друга, может быть перейдём на ты? — она вопросительно посмотрела на меня и продолжила. — Долгая жизнь за границей отучила от использования отчества.

— Не вижу в этом проблемы. Итак, Кристина?

— Лучше просто Криста. Я могу обращаться к тебе по имени, Вячеслав?

— Да. Не люблю укороченные варианты своего имени.

— Договорились. В таком случае проходи в дом, а то мы уже пять минут стоим в дверях, что, с моей точки зрения, не очень хорошо.

Когда мы зашли в дом, хозяйка провела меня в небольшую гостиную на первом этаже, где мы уселись друг напротив друга в небольшие кресла около кофейного столика. Она тут же вызвала прислугу и после выяснения моих предпочтений попросила принести мне кофе, а ей бокал мартини.

— Итак, Вячеслав, ты решил взяться за дело моего сына. — опять утвердительно начала она. — Что тебя больше заинтересовало, деньги или само дело?

— Ни то, ни другое.

— Не понимаю тебя.

— Криста, если бы твой пасынок захотел и раскрыл своё алиби, он бы не отказался в тюрьме. В этом деле меня интересует психология, впервые вижу человека добровольно и (пока для меня) при отсутствии причины стремящегося в места лишения свободы. Если он, конечно, не лжёт.

— Неожиданно. Но Степан для меня является сыном. Сыном, а не пасынком. Обрати на это внимание, пожалуйста.

— Как ты стала для него матерью? Каким образом взаимоотношения мачехи и пасынка переросли в отношения матери и ребёнка?