Пиратские широты - Майкл Крайтон

— Если я на нее поднимусь, что дальше? — поинтересовался Хантер.

— Восточный склон пологий и особых трудностей не создаст, — сказал Шепот. — Но я точно говорю — до восточного склона вам в жизни не добраться.

— Если я все-таки там окажусь, что тогда насчет батарей Матансероса? — не унимался Чарльз.

Шепот слегка пожал плечами.

— Они смотрят на воду, капитан Хантер. Касалья не дурак. Он знает, что с суши на него никто никогда не нападет.

— Всегда можно что-нибудь придумать.

Некоторое время Шепот молчал, покачиваясь в кресле.

— Нет, — произнес он в конце концов. — Не всегда.

Дон Диего де Рамано, именуемый также Черным Глазом или попросту Евреем, сидел, склонившись над верстаком, в лавочке на Фэрроу-стрит. Близоруко щурясь, он разглядывал жемчужину, которую держал большим и указательным пальцами левой руки. Других на этой ладони у него не было.

— Жемчужина превосходного качества, — сказал Еврей и вернул ее Хантеру. — Я бы посоветовал вам оставить ее себе.

Черный Глаз несколько раз моргнул. Глаза у него были красные, как у кролика, и видел он так же плохо. Дон Диего почти постоянно обливался слезами и время от времени смахивал их. На правом глазу рядом со зрачком было большое черное пятно. Именно ему Еврей был обязан другим своим прозвищем.

— Это вы могли сказать и без меня, Хантер.

— Да, дон Диего.

Еврей кивнул и встал со скамьи. Он прошел через свою небольшую лавочку и запер дверь, ведущую на улицу, потом закрыл ставни и повернулся к Хантеру.

— Ну так?

— Как ваше здоровье, дон Диего?

— Здоровье, здоровье. — пробурчал тот, засовывая руки в карманы своего широкого одеяния. — Оно хреновое, как обычно. Это вы тоже могли сказать и без меня.

— Хорошо ли идут ваши дела? — поинтересовался Хантер, оглядев комнату.

На грубо сделанных столах были разложены золотые украшения. Еврей торговал ими в этой лавчонке вот уже почти два года.

Дон Диего сел. Он посмотрел на гостя, пригладил бороду, смахнул слезы с глаз и сказал:

— Хантер, вы издеваетесь. Говорите прямо, что у вас на уме.

— Мне интересно, работаете ли вы еще с порохом.

— Порох? — Еврей уставился в угол, нахмурившись, как будто не знал значения этого слова. — Нет, — сказал он чуть позже. — С порохом я не работаю. После этого. — Он указал на черное пятно в глазу. — И этого. — Дон Диего поднял беспалую левую руку. — Больше я с ним не вожусь.

— Можете ли вы передумать?

— Никогда.

— Очень долгий срок.

— Никогда — это ровно то, что я имею в виду, Хантер.

— Даже ради нападения на Касалью?

Еврей заворчал и тяжело проговорил:

— Касалья в Матансеросе, на него не нападешь.

— Я собираюсь это сделать, — негромко произнес Чарльз.

— Вот и капитан Эдмундс тоже собирался, год назад.

При этом воспоминании дон Диего скривился. Он был одним из тех, кто вложил средства в эту экспедицию. Его вклад, пятьдесят фунтов, пропал безвозвратно.

— Матансерос неприступен, Хантер. Не позволяйте вашему тщеславию брать верх над здравым смыслом. — Он стер слезы со щеки. — Кроме того, там ничего нет.

— В крепости — ничего, — согласился Хантер. — А в гавани?

— В гавани? — Черный Глаз снова уставился в пространство. — Что же там? Должно быть, нао[1]с сокровищами, потерявшееся во время той августовской бури, да?

— Да, одно из них.

— Откуда вы это знаете?

— Знаю.

— Одно нао? — Еврей заморгал еще чаще и почесал нос указательным пальцем искалеченной руки — верный признак того, что дон Диего задумался. — Оно, возможно, нагружено табаком и корицей, — с унылым видом произнес он.

— Или же золотом и жемчугом, — возразил Хантер. — Иначе судно отправилось бы прямо в Испанию, даже под угрозой захвата. Если его капитан зашел в Матансерос, то только потому, что сокровище слишком велико. Он не посмел рисковать им.

— Возможно.

Хантер внимательно смотрел на Еврея. Тот был великим актером.

— Предположим, вы правы, — произнес он в конце концов. — Но меня это не интересует. Нао в гавани Матансероса находится в такой же безопасности, как на стоянке в порту Кадиса. Его защищает крепость, которую невозможно взять.

— Верно, — согласился Хантер. — Но артиллерийские батареи, защищающие гавань, можно уничтожить, если вы находитесь в добром здравии и готовы снова поработать с порохом.

— Вы мне льстите.

— Совершенно уверен, что нет.

— А какое отношение к этому всему имеет мое здоровье?

— Мой план имеет свои сложности, — признал Хантер.

Дон Диего нахмурился.

— Вы говорите, что мне нужно отправиться с вами?

— Это самая суть моего плана, дон Диего.

Еврей внезапно поднялся.

— Чтобы напасть на Касалью, — произнес он и принялся возбужденно расхаживать по комнате. — Я мечтал о его смерти, Хантер. Она мне снится каждую ночь, вот уже десять лет. — Дон Диего остановился и взглянул на Хантера. — У вас тоже есть свои причины.

Тот кивнул.

— Есть.

— Но это можно осуществить? На самом деле?

— На самом деле, дон Диего.

— Тогда я хочу услышать ваш план, — заявил взволнованно Еврей. — Мне надо знать, какой порох вам нужен.

— Мне нужно изобретение, — сказал Хантер. — Я хочу, чтобы вы создали то, чего прежде не существовало.

Еврей вытер глаза.

— Рассказывайте, — велел он. — Прямо сейчас.

Мистер Эндерс, цирюльник, хирург и настоящий мастер морского дела, нежно приложил пиявку к шее пациента. Несчастный сидел, откинувшись на спинку кресла, лицо его было накрыто полотенцем. Когда смахивающее на слизня создание прикоснулось к телу этого человека, тот застонал. Пиявка тут же начала распухать от крови. Мистер Эндерс негромко напевал себе под нос.

— Вот так, — произнес он. — Через несколько мгновений вы почувствуете себя гораздо лучше. Помяните мое слово, вам станет легче дышать. Вы сможете продемонстрировать дамам еще пару занятных штучек. — Цирюльник похлопал пациента по щеке, накрытой полотенцем. — Я выйду на секундочку, глотну воздуха и сразу же вернусь.

С этими словами мистер Эндерс покинул свою лавку, ибо он увидел на улице Хантера, махавшего ему рукой. Этот человек был невысок, но двигался быстро и изящно. Казалось, будто он не идет, а танцует. Он успешно вел свое скромное дело в Порт-Ройяле, поскольку значительная часть пациентов переживала его процедуры, чего нельзя было сказать о других хирургах. Но величайшим его искусством и истинной любовью являлось другое — вести корабль под парусом. Эндерс, подлинный художник морского дела, был редким созданием, прирожденным рулевым, который словно бы сливался с кораблем.