Хорошо посидели! - Даниил Аль

Короче говоря, Каштанова уговорили взять на себя какое-нибудь нужное следствию преступление и тем самым облегчить свое положение. Придя на очередной допрос, он сказал:

— Гражданин следователь, хочу рассказать правду, сделать чистосердечное признание. Я был завербован немецкой разведкой и получил задание совершить диверсию на железной дороге.

Следователь, как рассказывал инженер, от радости вскочил со стула и начал нервно потирать руки.

— Ага! Хорошо! Молодец, что осознал. Иди, садись, закури. Давай-ка быстренько запишем все с твоих слов. Так сказать, дословно. Давай кури, садись. Ну, какое, значит, тебе дали задание?

— Мне дали задание взорвать участок железной дороги между Жмеринкой и Фастовом.

При этих словах Каштанова следователь снова вскочил со стула и яростно вдарил кулаком по столу.

— Да что вы все между Жмеринкой и Фастовом! Называй другой участок!!

Каштанов назвал другой участок своей железной дороги и подписал протокол. Он получил папиросы, ларек, свидание с родственниками и восемь лет лагерей.

Теперь, в 1949 году, Каштанов был арестован за злостную клевету на органы государственной безопасности, а именно за рассказ о своем «деле» 1936 года.

В отличие от инженера Каштанова — русского, служившего на Украине, — Микита был «щирым» украинцем. В первый раз он был арестован в 1939 году у себя на родине, на Украине, незадолго до подписания договора между Германией и СССР о ненападении.

Перед вторым арестом Микита (если память мне не изменяет — Тарасович) работал на одном из ленинградских заводов. Он завербовался на работу в Ленинград после освобождения из лагеря в Средней Азии. Возвращаться после освобождения «до хаты», в «ридный» край, побывавший в оккупации, он не захотел. Родичей у него там не осталось. Хозяйство было разорено или освоено колхозом. В Ленинграде после войны «в рабочие» брали без особой бдительности — рабочей силы не хватало.

К моменту второго ареста Микита успел поднабраться грамоты и вообще изрядно «вырос над собой». А тогда, в тридцать девятом, он был темен и неграмотен. Его хутор, или, как он говорил, «баз», находился вблизи границы с Польшей, возле какого-то магистрального шоссе. Именно это, надо полагать, и послужило причиной его ареста в качестве шпиона. На следствии его нещадно колотили, добиваясь признания в том, что он шпион, завербованный фашистской разведкой. Микита, естественно, это отрицал, искренне не понимая, чего от него хотят. Как и в предыдущем случае, сокамерники, уже успевшие признать возводимые на них обвинения, его просветили: уговорили признаться в том, что он шпион, и таким образом облегчить свою участь. Микита решил послушаться образованных людей.

Явившись на допрос, он заявил:

— Гражданин следователь, дозвольте заявить: я доподлинно шпиён. Решил признаться.

Затем все было разыграно по обычным нотам.

— Ну, Микита, молодец! Садись. На, закури. Рассказывай, как тебя завербовала фашистская разведка.

Микита сел, закурил и рассказал, «як было дило». Фантазия у него была небогатая.

— Працюю я это на своем базу. Вдруг бачу: литак.

— Самолет? — уточняет следователь.

— Нехай буде самолет, — соглашается Микита. — Так вот, бачу: вин садится прямо на моем базу.

— На огороде, что ли? — с иронией в голосе спрашивает образованный следователь.

— Нехай буде на огороде.

— Разве самолет может сесть на огороде? Может быть, он рядом с твоим базом, на поле сел?

— Нехай буде на поле, — охотно согласился Микита.

— Нет, не «нехай», а точно говори: на огороде или на поле? Мне протокол надо писать.

— Ну, нехай на поле. Бачу, из литака вылезает этот. Ну, как его. Хитлер.

— Какой еще Гитлер? Ты что, совсем одурел! Ишь ты, Гитлер к нему пожаловал! Говори правду, кто к тебе прилетел?!

Однако Микита, кроме Гитлера, ни одного другого фашиста при всем желании назвать не мог. И как следователь с ним не бился, он упрямо твердил свое: «Хитлер, ей-богу, Хитлер».

Тогда следователь пошел, как говорится, другим путем.

— А может быть, толстый такой прилетал?

— Точно, толстый, — обрадовался подсказке Микита.

— И фуражка у него такая… большая?

— Добре, добре! Дюже велика фуранька.

— И орденов много?

— И орденов дюже богато.

— Так это же не Гитлер. Это же Геринг! — определил следователь.

— Тфу ты, бисова холера! Ну, точно! Це был Херинг! Як же я его не зараз признал! — возрадовался Микита.

— Вот так бы сразу и дышал! — сказал следователь. — Какое он тебе дал задание?

— Велел доглядати и считати, скильки военных машин идет до границы и скильки от границы.

— Ну и ты выполнял задание фашистской разведки — считал наши машины?

— А як же. Выполнял, раз велено.

— И как ты должен был передавать эти сведения?

— Вин обещал ишо прилетати.

— Ну и прилетал он еще раз к тебе на баз? Успел ты ему передать разведданные?

— Ни, не успел. Хиба ж я мог? Вы ж меня забрали.

— Ну, ладно, — сказал следователь. — Так и запишем.

Так он и записал. И Микита получил свой первый срок. Теперь он сидел с нами за антисоветскую агитацию, то есть за клеветнический рассказ о том, за что его в первый раз посадили.

Сидел в нашей камере рабочий по фамилии Лоншаков. Был он столяром-краснодеревщиком высшего класса. Работал на авиационном заводе, где изготовлял модели будущих самолетов.

В декабре 1949 года по всей стране происходил сбор «подарков великому Сталину» по случаю его семидесятилетия. Подарок от авиационного завода — модель самолета нового поколения — делал Лоншаков. Когда модель была готова, директор завода, секретарь парткома и Лоншаков повезли ее в Таврический дворец, где должна была открыться выставка подарков ленинградцев великому вождю.

Драгоценную модель бережно внес в зал дворца ее создатель — Лоншаков. Торжественным шагом, словно с венком к подножию памятника, все трое — Лоншаков с красавцем-самолетом на руках в середине, директор и секретарь парткома по бокам — подошли к указанному им месту. Лоншаков бережно опустил свою модель и… В ту же минуту два коренастых молодчика, оттеснив директора завода и секретаря парткома, ухватили Лоншакова за освободившиеся от подарка руки и повели его из дворца к поджидавшей у входа машине. Через десять минут он был уже в тюрьме, благо Таврический дворец и Шпалерка расположены на одной улице (тогда улице Воинова), на недалеком расстоянии друг от друга. Ясно, что Лоншакова собирались арестовать уже давно, но не хотели (или не решались?) это сделать, пока он не закончил подарок вождю. Но когда он его закончил… тут уж медлить не стали.