Великий страх в горах - Шарль Фердинанд Рамю

Он повернул к Ромену осунувшееся лицо и добавил, качая головой:

— Мы будем ждать его завтра утром.

Однако Ромен его не услышал, потому что уже отправился в обратный путь, он шел по этой дороге в пятый или в шестой раз, но не чувствовал усталости, настолько важна была новость, которую он нес. К тому же, так уж вышло, что это происшествие было ему на руку.

Должно быть, наступил полдень. Небо жило своей жизнью, не обращая на нас никакого внимания. Оставшиеся в хижине люди предприняли еще одну попытку заглянуть в пасть захворавшим животным. Одной рукой они сжимали розовые коровьи носы, а другой старались разжать зубы недовольно мычавшей скотины; а небо в вышине жило своей жизнью. Оно хмурилось, серело, покрывалось маленькими облаками, расположившимися по бокам ложбины на равном расстоянии друг от друга, облака эти, словно ночные колпаки, окутывали вершины и лежали на горных хребтах. Ветра не было совсем. Небо наверху, не торопясь, жило своей жизнью; видно было, как понемногу спускаются вниз белые облака. Оттуда, сверху, хижину уже нельзя было рассмотреть, не было видно ни ее каменной крыши, сливавшейся с окружающими камнями, ни коров, тихо лежавших на траве. Осталось только небо, тихо проходившее мимо нас, потому что для неба, смотрящего вниз с горных высот, мы слишком малы, чтобы обращать на нас внимание, мы слишком малы, чтобы думать о нашем существовании. Облака незаметно скользили по склонам, подобно сухой лавине, несущей снег, похожий на пыль. Маленькие белые облака спускались все ниже, а Жозеф вышел из загона и пошел на пастбище, но кто мог его видеть? Разве до него кому-то было дело? Он пробирался между каменных глыб и был меньше точки: незаметный, неслышимый, никем не увиденный, никем не услышанный; иногда даже несуществующий, исчезавший в узких проходах между утесами. Он шел вдоль реки, по берегам которой лежали огромные куски скал, скатившиеся (и продолжавшие скатываться) со склонов; скалы, похожие на дома, дома без окон и без дверей; между этими домами вились узкие кривые улочки, и все это вместе напомнило ему небольшую деревеньку. Но в этой странной деревне не было ни детей, ни женщин, ни мужчин, ни звуков голосов, ни звуков пилы, ни звуков косы, ни квохтанья кур, ни стука молотка о гвоздь, ни шороха рубанка по доске; глядя вокруг, Жозеф до боли в глазах всматривался в камни, но не видел ничего, кроме камней; и никого, ни движения, ни звука. Только камни и местами немного травы, какие-то кустики и длинные стебли горечавки; только камни и змеящаяся вода, то появляющаяся, то исчезающая и возникающая вновь. Он шел, не очень понимая, куда идет. Он думал: «Я не смогу спуститься, а она не сможет подняться сюда, мы будем разлучены друг с другом, разлучены надолго…»

Он прошел между двумя глыбами камня, вышел из-за них, и рядом с ним снова показалась выгибавшая спину вода: «Одному только Богу известно, как долго мы будем разлучены…»

Он почувствовал себя маленьким и несчастным, отовсюду ему грозила беда, она таилась вокруг него в этих крутых склонах, в нагромождениях камней наверху, в огромных башнях, скалах и ступенчатых уступах, в самом этом враждебном месте, и он подумал: «Зачем я пошел сюда? Она не хотела, чтобы я шел в горы. Если б я ее послушался», и он продолжал идти, сам не зная, куда. «Они видят дальше, чем мы, они умеют предвидеть… Где ты теперь, малышка? Где ты? И почему я тебя не послушался?»

Он шел, низко опустив голову, и мысли эти грустью отдавались в его душе: «Если бы я тебя послушал, мы сегодня были бы вместе, гуляли бы вместе; а теперь возвращались бы домой, потому что ты бы сказала, что собирается дождь».

Он думал: «Где ты? Ты сейчас одна?..» Скоро в деревню придет этот дурень Ромен, я отсюда слышу его голос: «Как, вы еще не знаете? У них там зараза!» Жозеф слышал, как Ромен во всю глотку выкрикивает свою новость. Она хлопочет на кухне; ее отец сидит на скамейке перед домом; она высовывается из окна и спрашивает: «Что он сказал?»

Он хорошо видит ее отсюда, видит, как она высовывается из окна, видит ее старого отца, который сидит на скамейке в воскресном костюме, потом встает и выходит на середину улицы. Оттуда, где он сейчас находится, ему хорошо виден конец улицы, испуганная курица спасается со всех ног, хлопая крыльями, потому что по дороге бежит женщина, поднимается на крыльцо и кричит: «Морис!»; она зовет мужа, он выходит из дома на ее крик:

— Они просили Пона подняться… Это зараза.

— Невероятно!

Он все это видит и ждет, что скажет она. Он ищет ее взглядом, но не находит. Тут перед ним предстала странная картина: как будто перед деревенской скамейкой возник большой камень, и скамейка исчезла. Люди и лица стерлись, стали серыми, размытыми и тусклыми, как застиранное белье; Жозеф понял, что находится в таком месте, где кроме него никого нет; он снова почувствовал, как далек он от нее и от всего, что осталось там, внизу. Он брел среди камней, которых становилось все больше; камни громоздились друг на друга справа и слева от него; а потом что-то впереди заставило его остановиться. Он увидел, что дошел до дальнего конца пастбища; дальше идти было некуда. Оставалось только запрокинуть вверх голову и смотреть.

Там, наверху, глаза могли различить нечто, напоминающее белесый туман, сливавшийся с небом, похожим на влажную землю; потом, чуть ниже, был виден ледник, верхнюю часть которого скрывали облака; верхняя его часть была закрыта облаками, а нижняя была свободна и светилась местами зеленым, местами голубым светом. Повсюду, где еще лежал снег, ледник светился зеленым; а голый лед был такого цвета, какой бывает, когда смотришь сквозь осколок синего стекла. Ледник возвышался над ним и катился вниз, оставаясь неподвижным: тысячеметровый водопад, превратившийся в камень, застывшие водовороты, потоки, кипение, брызги, и спокойные струи, — застывший поток, продолжавший внизу свой бег в виде горной реки, извергавшейся из последней расселины между двух широких белых когтей в черной окантовке.

Ледник преграждал Жозефу путь и возвышался перед ним во всем своем великолепии. Жозеф запрокинул голову вверх, потом опустил и снова поднял. Перед ним высилось нечто невероятное, невозможное и непонятное, ни на что не годное и ничего не рождающее, словно ты стоял на краю жизни, на краю мирозданья, на краю жизни и мирозданья.

Жозеф снова скользнул взглядом вверх, потом вниз: ему казалось, что если он повернется к леднику спиной, тот снова придет в движение и набросится на него сзади. Он не мог идти вперед, но и не смел повернуть назад. Освещение снова изменилось, свет поблек, послышался шум падающих камней. Иногда раздавался скрип, так скрипит сетка кровати, когда на ней ворочается спящий. Потом снова покатились камни, покатились слева от Жозефа, покатились именно тогда, когда он совсем было собрался уйти, но не мог решиться; он не хотел уходить, но в то же время очень этого хотел; как раз тогда и покатились камни.

Он взглянул вверх: может быть, это серна, или какое-нибудь другое животное (в горах иногда можно встретить сурка, лису или зайца, горного белого зайца), остатки жизни, которые принесли бы ему радость, принесли радость среди этого мертвого безмолвия. Он стоял, не двигаясь, и только поворачивал голову, поворачивал голову, но не двигался с места; и тогда справа от себя он увидел человека, это был именно человек, человек цвета камня; и этот человек пробирался среди камней, прятался за каменной глыбой, а потом вышел из-за нее, отделился от нее, и мелкие камни, похожие на те, что дробят кувалдой дорожные рабочие, покатились вниз у него из-под ног. Кто-то в одежде, кажется человек, но человек цвета камня, человек, похожий на большой камень, большой катящийся вниз по склону камень; Жозеф пригляделся, присмотрелся внимательней, хотя ему очень хотелось убежать, но бежать он не мог; он присмотрелся, узнал, кто это, но подумал: «Не может быть!» Подумал: «Невероятно! Как он тут очутился?… Но это и вправду он».