Апдейт консерватизма - Леонид Ионин

Если вернуться к тезису о неразрывной связи политкорректности с ресентиментом левых интеллектуалов, то из сказанного следует, что в результате уравнивания статусов и доходов интеллектуалов разных ориентаций левый интеллектуализм лишается своей ресентиментной составляющей (либо эта составляющая сохраняется как чисто декоративный элемент) и оказывается ничем иным, как одной из возможных исследовательских стратегий. Сравнительные достоинства исследовательских стратегий в социальных науках определяются в конечном счете тем, насколько они пригодны и плодотворны в постановке новых проблем. «Левая» исследовательская стратегия, безусловно, плодотворна. Так, не только политико-публицистические, но и вполне академические исследования положения и образа жизни рабочих, колониальной эксплуатации стран третьего мира, труда и профессиональной занятости детей и женщин, экологических последствий промышленного развития и т. д. приводят к постановке социально значимых проблем и к поиску их решений даже не в академической сфере, а в области политик и технологий. Сближение образа жизни и экономического положения рабочих в развитых странах Запада с образом жизни и положением среднего класса, уравнение в определенной степени прав женщин и мужчин, обязательные экологическое обеспечение и экологическая экспертиза всех проектов — результат постановки проблем в рамках того самого левого мышления, как оно (впрочем, достаточно расширительно) трактуется Больцем.

Но дело не только в том, что «левые» исследовательские стратегии могут быть научно плодотворными. Дело в том, что неправильно приписывать левым интеллектуалам и только им все издержки и грехи политкорректности: левые интеллектуалы не всегда политкорректны, и политкорректны не только левые интеллектуалы. Политическая корректность сводится к той точке зрения, что все идеи, мнения, мировоззрения и культуры равноценны. С одной стороны, это кажется очевидной глупостью, но, с другой, именно принцип равноценности всех мнений положен, как мы уже упоминали выше, в самую основу демократической процедуры. Один человек — один голос, независимо от того, кто этот человек — просвещенный ученый или просто дурачок. Подробно об этом, как уже сказано, речь пойдет ниже. Здесь нас интересует происхождение этой вполне политкорректной нормы. А она не только связана с левой политической традицией, но и является продуктом конституционно-правовых установлений в либеральном духе. Вклад либеральных философов в идеологию политкорректности не меньше, чем вклад левых. Колаковска в статье, посвященной политкорректности, отмечает, что существует некий политкорректный «обычай»: ссылаться на то, что именуется «всеобщим либеральным согласием» (liberal consensus ). Это уверенность в том, что: а) все приличные люди согласны с основополагающей либеральной идеологией; б) каждый, кто с ней не согласен, заслуживает осуждения; в) каждый, кто отрицает, что такое всеобщее согласие существует, тоже заслуживает осуждения. «Если мы ищем лаконичное определение политкорректности, — пишет А. Колаковска, — может быть, с этого и надо начать: это идеология, которая предписывает веру во всеобщее либеральное согласие»[29].

Мы привели мнение А. Колаковски, согласующееся с нашей позицией, для косвенного подтверждения факта не только марксистских, но и либеральных истоков идеологии политкорректности. Но, вообще-то, этот спор с Больцем имеет чисто академический характер. Сегодня происхождение политкорректности не так уж и важно, потому что она давно уже не соотносится с политической ориентацией. Политкорректными обязаны быть и политкорректны на практике как правые, так и левые, как социалисты, так и либералы. Может быть, даже лучше сказать, что остались только две политические ориентации: политкорректная и неполиткорректная. Политкорректность приобрела на Западе и начинает приобретать в России черты буквально религиозной правильности и обязательности. Мы говорили о негодовании, с которым реагируют на неполиткорректные суждения. Это характерно именно для реакции верующего или глубоко убежденного в своей правоте человека. Ведь ни в том, ни в другом случае рациональная аргументация не играет решающей роли. В основе мировоззрения лежат вера или убежденность, и само поведение руководствуется моральным долгом. В результате получается, что для академической публики во всем мире политкорректность становится своего рода заменой религии в безрелигиозном мире, а для академиков в России — это эрзац утраченной идеологии. Понятно — особенно применительно к России, — что с точки зрения языковой политики политкорректность есть попытка ввести хоть какой-то порядок в современный хаос, установить какие-то вехи и ориентиры в ставшей совершенно непрозрачной социальной жизни. Дюркгейм называл подобную ситуацию аномией. Если политкорректность — религия или идеология, то она дает индивиду ощущение субъективной уверенности и моральной правоты, с которыми ему легче жить и ориентироваться в хаотичном и непонятном мире. Другое дело, что моральная правота и субъективная уверенность — не помощники в познании. Этика — а значит, и политкорректность! — не могут заменить науку в деле познания мира.

В чем состоит всемирно-исторический, если можно так выразиться, смысл политкорректности? Контроль над языком и предписания по правильному обозначению вещей и явлений вкупе с табуированием некоторых слов и понятий всегда были свойственны репрессивным режимам, играя особую роль в формировании «правильного» образа мира. Как известно, идеально вскрыл этот механизм Джордж Оруэлл. Правила и требования политкорректности заставляют сегодня вспомнить оруэлловский New Speak. Больц, сделавший многое для понимания смысла политкорректности как универсальной идеологии, исходя из победоносного движения политкорректности, полагает, что марксизм, который провалился как программа социалистического преобразования мира, победил как культурная революция. Политкорректность, говорит он, — это ядро марксистской культурной революции XX и XXI столетий. Символ веры этой культурной революции Больц сводит к четырем тезисам:

1) все жизненные стили равны, дискриминировать альтернативный жизненный стиль — преступление;

2) кто против политики уравнивания, тот расист, ксенофоб и сексист;

3) не гомосексуалы больны, а те, кто осуждает гомосексуалов;

4) ни одна культура и ни одна религия не превосходят другую.

Воспринять все это всерьез невозможно, но признаться в этом нельзя, если не хочешь быть заклейменным как расист, ксенофоб и сексист. Это точь-в-точь как с буржуазной идеологией, представляющей собой, согласно марксистскому учению, извращенное, ложное отражение действительности. Если ты не согласен с каким-то тезисом марксистской теории или требованием марксистской революционной практики, то ты находишься под влиянием буржуазной идеологии, то есть видишь мир в ее кривом зеркале. Таким образом, любое возражение против марксизма будет не просто отвергнуто, но возражающий еще и будет обвинен в том, что его сознание извращено, искривлено, отравлено и т. д. Тем самым в марксистскую идеологию, а равным образом и в идеологию политкорректности оказался вмонтирован своеобразный теоретический механизм, благодаря которому не только заранее отвергается любая критика, но сам критик оказывается обвиненным в самых тяжких грехах, причем именно по причине самого факта критики. В силу действия этого механизма, коснувшись любой из табуированных политкорректностью тем, критик получает в ответ полный заряд ненависти и презрения. Кстати, в свое время, в 1930-е годы, именно этот механизм, этот ход мысли стал одним из инструментов легитимации террора против инакомыслящих в СССР. Пойдет ли политкорректное общество по тому же пути? В конце концов, как показала история, любой «новояз» существует не сам по себе, а как орудие легитимации реальной политики!