Дом на Солянке - Валерия Вербинина

– Максим, зацени! – кинулся к писателю Фарбман и продекламировал: – Даже безбожнику можно вышивать крестиком. Ну, как? – спросил он обычным голосом.

– Где-то я уже слышал что-то подобное, – сказал писатель довольно сухо.

– Ладно, – не стал спорить собеседник. – А вот еще. «Подвели итоги?» «Нет, итоги меня подвели». Звучит?

– Это лучше, – согласился Басаргин.

Он незаметно ускорил шаг, чтобы отвязаться от собеседника, но у Фарбмана оказался припасен еще один, последний козырь.

– Заведующий тебя искал, – сказал юморист. – Зайди к нему. Дело, кажется, срочное…

«Значит, все-таки пошлют меня брать интервью у Горького, – мелькнуло в голове у Басаргина. – Боже, как это все ужасно. Он ведь был живым писателем когда-то, с Чеховым общался, с Куприным. Как же он позволяет делать из себя чугунный монумент? Не постигаю…»

Он подошел к двери кабинета заведующего и, узнав доносящийся изнутри визгливый женский голос, поморщился и даже убрал руку от ручки. В следующее мгновение дверь распахнулась.

– Я этого так не оставлю! – проверещала на прощание Теплякова. Ее тонкие губы недобро кривились, мышцы на шее напряглись, и стала она казаться не самой обыкновенной женщиной чуть за сорок, а чуть ли не древней старухой. – Я буду жаловаться! Вы не смеете сокращать мою рубрику!

– Это решение редколлегии, а не мое! – Поликарп Игнатьевич возвысил голос. – И читателям ваша рубрика не нравится…

– Ну, конечно же! Как же я не догадалась…

Она метнула злобный взгляд на Басаргина и прошла мимо него, каждой клеточкой своего организма источая ненависть. Писатель вошел в кабинет и тщательно притворил за собой дверь.

– Я не вовремя? – спросил он.

– Напротив, Максим Александрович. Садитесь…

Обычно Поликарп Игнатьевич не тратил слов попусту, и сотрудники выслушивали его стоя. Когда он предлагал садиться, это означало, что разговор предстоит длинный и трудный. Писатель напрягся.

– Садитесь, садитесь, – поторопил его заведующий. Он прошелся по кабинету, большому, но захламленному, и у Басаргина впервые мелькнула мысль, что крупному, могучему человеку должно быть тут тесно и неуютно, как в клетке. «Все вздор, – тотчас поправил себя писатель, пытаясь устроиться поудобнее на жестком казенном стуле, – это я чувствую себя в редакции как в клетке, а для него это смысл жизни, отними его – и он умрет».

– Мы вчера с вами говорили насчет интервью, – начал Поликарп Игнатьевич, проводя широкой ладонью по затылку. – Так вот…

«Черт бы его побрал, вашего Горького».

– Интервью с Горьким, – продолжал заведующий, – если помните. Словом, можете о нем больше не беспокоиться – я пошлю Черняка. А для вас есть другое задание.

– Я слушаю, – пробормотал Басаргин.

– На вторую полосу, для рубрики «Жизнь столицы», нужны очерки о работе уголовного розыска. Чтобы, так сказать, не только в хронике, а вообще… Важное и нужное учреждение. Что мы о нем знаем? Да ничего. Тут как раз подвернулся этот… вчерашний…

Обычно заведующий изъяснялся куда более гладко, а тут он путался, без нужды комкал фразы и, видно, не знал, как приступить к главному. Он произнес еще несколько бессвязных выражений и, наконец, подошел к сути:

– Мы договорились с начальством в Большом Гнездниковском, что один из наших сотрудников какое-то время побудет со вчерашним агентом и понаблюдает за его работой. И этим сотрудником будете вы.

Тут Максим Александрович понял, что зря он отказался брать интервью у Горького. Прямо скажем, писателя этого Басаргин презирал, но мысль о том, что теперь ему придется сопровождать Опалина во время его расследований, видеть неприглядную изнанку жизни общества и после выдать по заказу бодролживый очерк, была еще тягостнее.

– Поликарп Игнатьевич…

– Вы что-то имеете против?

Действительно, почему хрустальная ваза должна быть против, если ей оказывают честь и используют как ночной горшок? Прямо удивительно, какие у вазы могут быть претензии.

– Я не умею писать об угрозыске, – попытался воззвать к здравому смыслу Басаргин. – Послушайте, почему бы не поручить это Матюшину…

– Чтобы он выдал очередной перл вроде «убитого насмерть»? Давайте так, Максим Александрович. С вас статья в сто строк…

Сто строк означали приличный гонорар. Писатель притих.

– Нет, – поправил сам себя заведующий, – сто строк, конечно, мало. Давайте так: три очерка по сотне строк каждый. В течение… ну, допустим, пяти-шести дней. Тема – откуда берутся агенты угрозыска, как они работают, какие сложности бывают в этой профессии…

– Сложности известные – убить могут в любой момент, – не удержался Басаргин.

– У нас рабочая газета, Максим Александрович, – напомнил собеседник, нахмурившись. – Рабочие, знаете ли, тоже гибнут на производстве… Да и вообще, никто, простите, ни от чего в этой жизни не застрахован…

Три очерка. Сопровождать Опалина, который только вчера… И какая сверхъестественная скорость: уже сговорились с начальством МУУРа, все решили. Поразительно, просто поразительно!

– Опишите пару случаев, с которыми вы столкнетесь… то есть он столкнется, – продолжал развивать свою мысль гигант. – Хорошо бы, чтобы это были законченные расследования. Как находят преступника, какие методы используют…

– Беспалов скажет, что я отнимаю его хлеб, – буркнул писатель.

– Беспалов пишет совсем о другом. У него суд, обстоятельства дела уже выяснены, вопрос только в том, какое наказание понесет преступник. У вас – как, собственно, этого преступника ищут. Ну, там, отпечатки пальцев, улики разные, или с собакой идут по следу…

Тут Басаргин весьма юмористически представил себе, как Опалин мчится по следу злодея, сидя верхом на огромной собаке, в то время как сам Максим Александрович летит по воздуху, уцепившись за ее хвост. «Одной рукой держусь за хвост, другой записываю в блокнот… а в чем держу блокнот? В зубах, очевидно… Или нет: зубами держусь за хвост, а сам пишу на лету…»

– Я сказал что-то смешное? – внезапно спросил гигант, круто поворачиваясь к собеседнику.

Максим Александрович понял, что улыбка его неуместна, и постарался принять серьезный вид.

– Может быть, вы мне все-таки объясните, в чем дело, Поликарп Игнатьевич? – тихо, но весьма выразительно отчеканил он.

Где-то слишком громко включили радио, и приятный голос пропел: «Теперь сходитесь»[4]. За окнами загрохотал трамвай, в дверь сунулся взъерошенный Черняк с гранками в руках, но заведующий махнул на него рукой, и тот провалился сквозь землю. Черняк всегда выглядел так, словно за ним кто-то гнался. Имея самую обыкновенную внешность, он ухитрялся влипать в многочисленные романы, любовницы рожали ему детей, а так как тогдашнее законодательство в части выплаты алиментов было крайне жестким, вся его жизнь сводилась к тому, где бы найти еще денег. Он хватался за любую работу и никогда ни от чего не отказывался. Но, впрочем, вовсе не дела коллеги интересовали Басаргина в эту минуту. Он чувствовал, что заведующий чего-то недоговаривает, и предпочитал, чтобы тот объяснился откровенно.