Опыт моей жизни. Книга 2. Любовь в Нью-Йорке - И. Д.

любуясь. – Прелесть домик! Куколка! Вот по этому образцу и построю!

– Постой, – перебила я, – разве ты занимаешься домами? Ты же занимаешься сосками!

– И сосками занимаюсь! И домами занимаюсь! Я много еще чем занимаюсь. – Женя стрельнул глазами по сторонам.

– Он у нас многопрофильный! – добавил Майкл, улыбаясь и вставая с двумя готовыми самодельными папиросками.

Я не высказываю своих мыслей вслух: зачем? Такими богатыми самодурами, которые от жиру бесятся и уж не знают, чем себя потешить, не умея убежать от самих себя, от собственной пустоты и праздности, наша литература русская так и кишит. Нашелся тут, Кирила Петрович Троекуров в Америке! Еще один персонаж для моего романа. Но что мне его критиковать? Я пришла к ним на один вечер, я пришла, чтобы убежать от тоски, я должна принимать их такими, какие они есть, потому что никого лучшего пока у меня нет.

Вышла Фаина из соседней комнаты: нарядная и эффектная. Ее курчавые волосы были пышно начесаны, на ушах сверкали огромные бриллиантовые серьги (или под бриллиант), блестки на ангоровой кофточке переливались так, что пускали зайчиков по комнате.

– Я готова! – сказала она и, хлопнув ресницами, которые стали еще тяжелее и огромнее, она прошла к дивану и села. Когда она шла, материя ее длинной черной юбки рассыпалась на множество мелких клиньев, обнажая ее ноги со всех сторон до самого того места, откуда они росли. В движении, все это было довольно неуловимо и, пожалуй, соблазнительно. Остаток юбки плотно облегал ее стройную талию и бедра, и все это смотрелось, несмотря на дерзость и излишнюю откровенность, все-таки очень женственно и невольно притягивало взгляд. Когда Фаина села, распадшиеся клинья уже вполне уловимо обнажали ее стройные ноги.

Я смотрела и не могла оторвать глаз от этих колен, в то время как она что-то говорила и мне бы следовало смотреть ей в лицо.

– Ну что, готово? Спросил Женя, когда Майкл подал ему скрученную трубочку. – Девочки, вы хотите? – Женя повернулся ко мне, указывая мне на угощенье.

Я отрицательно покачала головой. Thanks.

Женя повернулся к Фаине, предлагая.

Фаина наморщила нос, и лицо ее приняло кислое, брезгливое выражение.

– Я? Не-е-ет, – сказала она и сделала рукой такой жест, который как бы говорил: «Мне сейчас и без этого дурно».

Майкл щелкнул зажигалкой, поднес Жене, потом себе, и они закурили. Два человека, трясясь над своими крошечными окурками, как над чем-то особенным, с глубоким наслаждением затягиваются, раскуривают каждый свой малюсенький окурок, как будто это нечто очень редкостное и деликатесное.

По телеку шла передача, которая всегда идет по воскресеньям в это время: «Жизнь богатых и знаменитых». Показывали жизнь какого-то Новоорлеанского миллионера, в доме которого все стены были сделаны из настоящего изумруда.

– Ох, ничего себе! Вот где живут люди! А? – воскликнул Майкл, с восторгом глядя на Женю.

Женя, запрокинув голову, важно выпускал дым изо рта и ничего не отвечал.

– Стены из изумруда! Представляешь себе, да? Сколько это стоит?!

Дальше показывали жизнь другого богатого человека, у которого все горничные и официантки в доме были балерины. Балерины в пуантах, на носочках перебирая ножками, выкатывали колясочки, подбрасывали ноги высоко в воздух, поднимали с колясочек свои подносы, кружились, с подносами в руках, развевая свои газовые юбочки.

Шесть девушек – юных, тоненьких, довольно талантливых – подавали седеющему лоснящемуся счастливцу брекфаст – и не просто так, а через балет, жонглируя яйцами в воздухе, очищая скорлупки во время прыжков, сочетая два занятия – танец и подачу еды в удивительную гармонию. Научились же! И надо еще так сообразить придумать! Прямо-таки новая форма искусства. И все это не фантазия, не кино, а реальная жизнь каких-то людей. Ох, Америка! Как ты изощряешься, чтобы убежать от своей внутренней пустоты!

Как далеко ты ушла в физическом совершенствовании жизни, чтобы компенсировать духовную ее убогость! Неужели кто-то и впрямь живет так?

* * *

Мое сознание не вполне могло усвоить увиденное. Невдомек им, буржуям, что, кроме этой напыщенной пустоты, есть скромное, но дающее реальное счастье и полноценность жизни духовное богатство. Точно так же, как ни один советский человек не додумался бы до того, чтобы балерины подавали ему завтрак, танцуя на носочках, так ни один американский миллионер не догадывается, что ларчик открывается гораздо проще: можно быть счастливым, без такого количества излишеств, имея ценности, для приобретения которых не нужны деньги.

– Ну что, господа, поехали? – сказал Женя, обращаясь ко всем.

– Поехали, я давно готова! – сказала Фаина.

– Куда едем? В «Националь»? – спросил Майкл.

– Да, пожалуй, – сказал Женя, вставая и поправляя свой костюм.

Подав мне пальто, неторопливой самодовольной походкой Женя пошел к двери. Быстро-быстро семеня своими худющими ногами, Майкл догнал его и, забежав вперед, открыл ему дверь, а тот, мерно шагая, вышел и пошел к лифту. Я тоже вышла с Женей. Мы вызвали лифт и принялись ждать. В эту минуту глаза наши встретились. Я почувствовала неловкость. Он улыбнулся. Вышла Фаина в длинной норковой шубе, напоминающая голливудских superstars, если не считать маленького роста и носа с горбинкой. Майкл, быстренько семеня ногами, догнал, обогнал ее и, через минуту уже оказавшись рядом с нами, первый успел заметить подъехавший лифт и открыть широко нам дверь. Мы все прошли внутрь, вошел и он, тяжелая дверь медленно закрылась, и мы поехали вниз.

* * *

В «Национале» мест не было, так что приехали в «Парадайз».[13] Еще с улицы он сиял огнями, и у входа стояли разодетые люди. Мягкие полы, покрытые бордовым карпетом,[14] зеркала повсюду, тяжелые люстры, нарядно одетые люди: все это давало предвкушение чего-то интересного, торжественного.

У входа, у телефонной будки стояла орава парней. Рослые, великаноподобные, одетые в причудливые американские модели рубашек и штанов, они были для меня все равно что марсиане со странно торчащими, вздымающимися неподвижно застывшим вихрем прическами. Мне известно уже, что помогает держать волосы в такой неестественной стремительно вздымающейся форме: большое количество мусса или геля, или спрея на волосах.

Парни-гиганты с лоснящимися, пышущими здоровым румянцем щеками, с гоготом о чем-то весело разговаривая по-английски, хоть, я знала, они были русские, вырывали трубку автомата, с грохотом ударяли ее о металлический рычажок, как видно, пытаясь вернуть ушедшую монету.

У вьющейся, обитой карпетом лестницы стояли несколько мужчин в костюмах токсидо с бабочками и с кеполами на головах. Худенькая, как спичка, дамочка в переливающемся, как рыбья чешуя, очень открытом платье, обнажающем ее костлявые лопатки, с меховой накидкой на правом плече, аккуратно, стараясь не задевать ногтей, чиркала спичкой, держа сигарету в зубах.