Боба нет - Мег Розофф

нелепо, подумала она, исчезнуть вот так. Может быть, он здесь с подружкой? У такого красавца непременно должна быть подружка. Но что они делают в пятницу утром в зоопарке? Все это очень загадочно. От разочарования Люси едва не заплакала.

– Ничего, Изз, – сказала она, – мало ли другой рыбы в морях?

Через несколько минут она остановилась и нахмурилась. Позвольте, а как он узнал ее имя?

За спиной ее двадцать восемь радуг безмолвно растекались по небу, словно нефтяные узоры по луже.

14

– Входи, Мона, – сказал Хед и похлопал по стоявшему рядом с ним креслу. Одетая в платье из двенадцати первоклассных почтовых марок, она выглядела обольстительно. Красивая женщина, подумал Хед. Жаль, что сын у нее такой обормот.

– Ты, конечно, знаешь, зачем я пришла? – Она попыталась изобразить улыбку.

Хед пожал плечами, покачал головой.

– Понятия не имею. – Он откинулся на спинку кресла, сцепил на затылке руки и начал насвистывать.

Мона поерзала в кресле.

– Из-за зверушки Боба. Понимаешь, я вообще-то не имела права ставить ее на кон, потому что, строго говоря, Экк мне не принадлежал.

Лицо Хеда решительно ничего не выразило.

– Боюсь, мне придется занести это в графу «Тут Ваша Проблема, Не Моя». – Бездонные глаза его сузились. – Ставка есть ставка, Мона. А кроме того, мне так не терпится попробовать самую вкусную в девяти тысячах галактик дичь.

– О, это! – Мона с нервической шаловливостью тряхнула головой. – Ха-ха-ха-ха! Я всего лишь повторила то, что слышала. Ты же знаешь, что такое слухи, праздная болтовня, в которой едва ли найдется крупица истины.

В горле Хеда возник и стал нарастать, точно при сходе лавины, некий звук. Лицо его исказилось, произносимые им слова взрывались в окружавшем Мону воздухе, а сам он был везде и нигде, внутри ее и снаружи.

– Искренне надеюсь, ради твоего же блага, – прогромыхал он, – что это не окажется пустым слухом.

Мона задохнулась.

– А иначе я могу найти себе и другое пропитание.

Последние слова потонули в стене звуков.

Мона отшатнулась, стараясь не завопить, ее руки и ноги стали тяжелыми, как покойники, издаваемые Хедом звуки проглотили ее – и переварили.

– Как прошло? – спросил ждавший ее дома Боб.

– Чудесно, дорогуша, просто замечательно.

Мона бледно улыбнулась.

Боб посмурнел.

– Врешь.

Она прижала ладонь ко лбу.

– Разумеется, нет, дорогой.

– Я тебе не верю. Но, полагаю, мы скоро узнаем правду.

Лицо Моны стало каким-то вороватым.

– Боб, дорогой.

– Да?

– Ты не хотел бы оказать мне совсем маленькую, крошечную такую услугу?

– Нет.

Она вздохнула.

– Я насчет того, что с радостью раздобуду тебе десяток новых зверушек, ты только согласись забыть об этой.

Боб топнул ногой:

– Нет! Ты хотя бы раз подумала о моих чувствах? Проиграть моего зверька в карты, это так на тебя похоже. Ты вечно делаешь только то, что тебе нравится, лезешь куда не просят, хватаешь мои вещи, проигрываешь моего Экка в какой-то паршивый покер, а обо мне и не думаешь. Ну так вот, я не хочу десятка других зверьков, я хочу моего…

Мона не слушала. Конечно, ставка есть ставка, думала она. И о моей репутации тоже стоит подумать. Не говоря уж о безопасности. Особенно о безопасности. Потому что она боялась Имото Хеда, у которого также имелась репутация, – когда дело шло о неоплаченных долгах, он проявлял жестокость поистине творческую. Люди исчезали, оставляя после себя только крайне долгие, крайне пронзительные вопли. Мона хорошо понимала, что вечность может стать очень утомительной, если проводить ее в постоянно ускоряющейся агонии.

И право же. Так ли уж много он значит, этот самый Экк? Что касается Боба, не значит ничего. Да и сама она чувствовала, что исчезновение Экка не опечалит никого – кроме других Экков, а их больше нет, ни единого. Задачка решена!

Ладно, хватит уже томиться угрызениями совести. Если Хеду охота съесть последнего из Экков, будем считать это его прерогативой.

А Боб уже кричал:

– И сейчас ТО ЖЕ САМОЕ! Ты меня даже не слушаешь! Что же ты за мать?

Моне оставалось надеяться лишь на то, что Экк не будет жилистым и горьким. Ей здорово не повезет, если именно у этого Экка окажется худшее во всех девяти тысячах галактик мясо.

Она подняла взгляд на сына:

– Прости, дорогуша, ты что-то говорил?

Ответ Боба мы воспроизводить, пожалуй, не станем.

15

Люси все думала о Бобе и не могла остановиться. Он нисколько не походил на кого-нибудь из тех, с кем она знакомилась прежде. Не то чтобы у нее имелся свой тип мужчины, да если и имелся, Боб явно к нему не относился – слишком юный, слишком неловкий, слишком худой. И все-таки… эти глубоко посаженные глаза. Прекрасное лицо. Странная пристальность. Улыбка. И сверх всего – необъяснимая насыщенность, он словно бы состоял в связи со всем: с прошлым и настоящим, с землей и небом, с жизнью и смертью. Люси хмурилась. Как объяснить эту странность, чувство, что она знает его, на самом деле не зная?

Ее последний бойфренд работал в какой-то компании, которая производила программное обеспечение, и, в сущности говоря, Люси его совсем не знала. Они вместе развлекались, ходили в кино, допоздна слушали музыку, – однако он не проявлял такого уж интереса к тому, что она собой представляет, чем может отличаться от других. Вежливо выслушивал ее, но вопросы, которые он задавал, никогда не были правильными. Временами Люси хотелось накричать на него, спросить, почему он ни разу не сказал чего-нибудь, попавшего прямо в точку. В сущности, его вины в этом не было. Если совсем честно, она тоже не находила высказанные им мысли такими уж интересными и, когда разговор замирал, принималась подыскивать какие-нибудь новые слова.

Но Боб? Тут совсем другое. Они провели вместе лишь несколько минут, а у нее что-то загудело в крови, она почувствовала себя связанной с ним и одновременно выставленной напоказ. Что ей о нем известно? Да ничего. Откуда ей знать – может, он сумасшедший или уголовный преступник, а то и кто-нибудь похуже.

И как он узнал ее имя?

Люси думала о нем, пока кормила и мыла Изамбара, пока шла к капибарам. Когда она вступила в их вольер, все они подняли головы. Любимец Люси, молодой самец величиной примерно с овцу, засеменил к ней и уткнулся большим тупым носом в ее бедро.

– Здравствуй, здоровяк, – сказала она и погладила его по жесткой шерстке.

Его пристальные, полузакрытые глаза были чувственно дремотными. Привалившись почти всем своим весом к ее ноге, огромный